Вообще все устроено так, что для центральной фигуры постоянно находятся вовсе даже не любые, но исключительно выигрышные контрасты. Только она стоит, другие же на коленях, да еще на заглубленном плане[89]
. Лишь она появляется изображенной в полную ширину, чисто вертикально, как абсолютно простой объем, полным силуэтом на светлом основании, другие же связаны со стеной, многочастны в одежде и раздроблены как объемы, а также не имеют опоры в себе самих, но существуют лишь в соотношении с образом по серединной оси, для которого припасено величайшее по ясности и мощи явление. Она задает норму, прочие же являются отклонениями, однако так, что также и они представляются упорядоченными согласно тайному закону. Очевидна дополнительность направлений: то, что взгляду папы вверх должен соответствовать взгляд вниз у Варвары, а его указанию из картины — ее подхватывание внутрь нее[90]. Ничто в этой картине не предоставлено случаю. Папа смотрит на Мадонну вверх, а Варвара — на детей у края внизу, так что проявлена забота также и о том, чтобы сразу же пустить взгляд зрителя по верной колее.Нет нужды говорить о том, как замечательно действует на нас в Марии, явлению которой придана почти что архитектоническая мощь, этот налет робости в выражении. Она является лишь носительницей, Бог — это ребенок у нее на руках. Несут его не потому, что он не в состоянии ходить, но как несли бы принца. Его тело превосходит человеческие размеры, и в том, как он лежит, есть нечто героическое. Мальчик не благословляет, но смотрит на людей перед собой пристальным недетским взглядом. Его глаза фиксируются, что детям несвойственно. Волосы спутаны и взъерошены, как у пророка.
Два мальчика-ангела у нижнего края образуют фон заурядной естественности для чудесного. Замечал ли кто-нибудь, что у старшего из них только одно крыло? Рафаэль опасался пересечения, он не желал, чтобы снизу картина завершалась излишне массивно. Классический стиль предполагает в ряду прочего также и вольности.
Картине следует висеть высоко: Мадонна должна спускаться вниз. Если установить ее низко, она утратит свое оптимальное воздействие. Рама, в которую вставили ее в Дрездене, возможно, оказалась несколько тяжеловата: без крупных пилястров фигуры выглядели бы куда значительнее[91]
.Сцена Преображения всегда была щекотливой темой. Три человека стоят рядом друг с другом в полный рост, а три других полулежат у их ног. При всем очаровании тонов и деталей столь добросовестно задуманная картина Беллини из Неаполитанского музея (рис. 89), не может ввести нас в заблуждение относительно смущения, которое испытывал сам художник, когда ему приходилось уложить у ног сияющего Преображенного с его спутниками еще три человекокочки ослепленных учеников. Существовала, впрочем, и еще более ранняя, идеальная схема, согласно которой Христу вообще не надо было стоять на земле, но следовало быть изображенным поднявшимся в сиянии над ней. Так написал эту сцену и Перуджино в [Колледжо дель] Камбио (Перуджа). Очевидно, такой вариант обладал многими уже чисто формальными преимуществами, для Рафаэля, однако, изначально не могло быть вопроса, на чем остановиться ему: возвышенное восприятие требовало чудесного. Движение раскинутых рук он нашел уже готовым, однако парение и выражение одухотворенности он не мог воспринять ни у кого. Увлеченные летящим движением Христа, повернувшись к нему и будучи от него зависимыми, за ним также теперь следуют Моисей и Илия. Он есть источник силы и световой центр. Другие попадают лишь на край сияния, окружающего Господа. Круг замыкают ученики внизу. Рафаэль исполнил их в гораздо меньшем масштабе, чтобы иметь возможность полностью связать с землей. Сами они более не являются развлекающими, самостоятельными единичными сущностями, но появляются как нечто необходимое в круге, образованном Преображенным вокруг себя, и лишь через свое противоположение оробелости парящая фигура приобретает полное впечатление свободы и выделенности. Если бы Рафаэль оставил по себе миру одну лишь эту группу, то был бы совершенный памятник искусства в его понимании.