Булгарин очень высоко ценил Карамзина как литератора. Его литературная социализация шла под влиянием Карамзина как писателя и журналиста. В опубликованных в 1828 г., вскоре после смерти Карамзина, воспоминаниях он писал: «С юности моей я был свидетелем его [Карамзина] успехов, его славы. Я член того поколения, в котором он сделал литературный переворот. Он заставил нас читать русские журналы своим “Московским журналом” и “Вестником Европы”; он своими “Аонидами” и “Аглаей” ввел в обычай альманахи; он “Письмами русского путешественника” научил нас описывать легко и приятно наши странствия; он своими несравненными повестями привязал светских людей и прекрасный пол к русскому чтению; он сотворил легкую, так сказать, общежительную прозу; он первый возжег светильник грамматической точности и правильности в слоге, представив образцы во всех родах <…>»354
. Начатый Карамзиным период русской литературы он именовал карамзинским, включая в него творчество Грибоедова и Пушкина и оканчивая его Лермонтовым355. Булгарин полагал, что «в последние годы царствования императрицы Екатерины II и в царствование императора Александра I сделано все возможное по части филологии и эстетики, чтоб утвердить и упрочить правила русского языка и составить легкую, выразительную прозу и блистательное стихосложение. И прежде, и теперь [в 1854 г.], если писатель желал нравиться умным, благовоспитанным и образованным людям, то должен был приближаться в чистоте и правильности слога и языка, в прозе к Карамзину, в стихах к Жуковскому и Пушкину. Это были и суть нашиНо к Карамзину как историку Булгарин относился иначе. Издавая с 1822 г. исторический журнал «Северный архив» (первый, по сути, исторический журнал на русском языке) и будучи не удовлетворен «Историей…», он решил опубликовать серьезную аналитическую рецензию на нее и обратился с соответствующим предложением к профессору Виленского университета, известному польскому историку Иоахиму Лелевелю, с которым был заочно знаком, к тому же перевел и опубликовал одну из его статей357
.В письмах Лелевелю он побуждал его критически отозваться об «Истории…», отметить все фактические погрешности. В результате рецензия была написана, переведена Булгариным и напечатана в «Северном архиве»358
. Очень обстоятельный и весьма обширный отклик Лелевеля (по сути – небольшая книга) был написан в весьма умеренном тоне, в нем отмечались немалые достоинства труда Карамзина. Вместе с тем Лелевель указывал на узость источниковой базы Карамзина, поскольку тот опирался главным образом на летописи. По мнению Лелевеля, дипломатические и актовые документы могли бы прояснить многие трудные места. Критиковал он также Карамзина за то, что тот вместо объективного повествования о происходящих событиях предлагает читателю драматизированный, беллетризованный рассказ, и за то, что тот пишет историю России, по сути, вне контекста истории других стран, особенно соседних, в частности Польши и Великого княжества Литовского.Рецензия имела шумный резонанс, породив много откликов и в печати, и в переписке. Ее высоко оценили такие компетентные лица, как Н. П. Румянцев, организатор кружка историков, занимавшихся выявлением и публикацией исторических документов, такие члены кружка, как К. Ф. Калайдович, П. М. Строев, а также профессор Московского университета М. Т. Каченовский, редактор «Московского телеграфа» Н. А. Полевой и др.359
Булгарин сообщал Лелевелю 8 декабря 1822 г.: «Критика или лучше вступление к критике произвело здесь сильный шум. Все не могут ею нахвалиться. Имя Ваше переходит из уст в уста самых высокопоставленных лиц, как [А. Н.] Голицын, [М. М.] Сперанский, [А. Н.] Оленин etc., отдающих дань Вашей учености и таланту и вместе со всей публикой нетерпеливо ждущих продолжения»360. Н. П. Румянцев писал 8 января 1823 г. профессору русской словесности Виленского университета И. Н. Лобойко, что рецензия «делает ему [Лелевелю] превеликую честь, заставляет почитать ум его, пространные познания и кротость духа»361; А. А. Бестужев в «Полярной звезде на 1824 год» писал: «…критика Лелевеля на “Историю Государства Российского” была приятным и редким феноменом в областях словесности; беспристрастие, здравый ум и глубокая ученость составляют ее достоинство»362.