«Классовая ненависть». Почему Маркс был не прав

1. Существуют излюбленные разнообразные приставки к слову «социал», которыми обозначают разные партийные оттенки. Особенно охотно их заимствовали из области религионизма или национализма. Но намерения при этом не были честными: дело всегда было в том, чтобы замаскировать иные политические, и притом всегда реакционные, цели партии или сословия каким-нибудь социальным предлогом. Мы со своей стороны оставим в стороне христианство и национализм, или, лучше сказать, шовинизм, как ложные направления. Делать ударение на национальностях, где они не являются шовинистическими, можно, конечно, и в хорошем смысле; и мы ведь принципиально приняли за норму лучшую национальность, но только в её хороших качествах. Однако к общечеловеческой социалитарности национальность прямо вести не может; такая всеобъемлющая общественность имеет более широкое значение и требует для своего практического и теоретического обоснования иных побуждений, иных принципов.

Христианство, хоть оно и охватило некоторое число национальностей, уже по своему еврейскому происхождению обнаруживает очень ограниченный характер и запутанное содержание. Его первоначальный коммунизм носил прямо эгоистические черты и не согласуется с хозяйственным пониманием и разумом. И если ныне он не принимается в серьез даже теми, кто в различных странах называют себя или прикидываются «христианскими социалистами», то от него остается все-таки слишком достаточно всякого тумана и мрака. От этих религиозных традиций не осталось ничего ясного, кроме первоначального смысла их благочестивых учреждений. Где эти учреждения имели в виду больных и беспомощных, там, конечно, могло действовать чувство сострадания, шедшее навстречу некоторой социальной потребности. На самом же деле довольно часто здесь действовало потустороннее себялюбие, желавшее пожертвованиями и вкладами в церкви кутать себе место на небе.

Если сделать даже самое благоприятное предположение, а именно предположить участливое побуждение и бескорыстное призрение, то и такая сравнительно лучшая часть релипонизма касается ведь только побочной социальной области, которая, по сравнению со всем прочим, мало имеет значения. Всегда хорошо, если, например, в больницах находит себе действительное выражение участливость к человеку. Но если взглянуть поближе, то большей частью окажется, что упомянутый религионизм – где он не просто гешефт – делает все только ради своего Бога. Гораздо лучше было бы, если бы можно было достигнуть не косвенного, а прямого участия человека к человеку, которое коренилось бы глубже, чем всходы каких бы то ни было религиозных догм. Только тогда можно было бы рассчитывать на подлинную социальность. Всякая религиозная социальность поэтому остается, буквально как небо, далекой от действительной социальности, ибо эта манера благодетельствовать привязана только к догматическому небу.

При различных обстоятельствах мы уже объясняли, что закономерностью не исчерпывается все, что в целом обществе может и должно действовать благотворно. Но, конечно, воздержание от несправедливости и затем надлежащее соблюдение и положительных, специально, следовательно, созданных и введенных правовых отношений является важнейшей предпосылкой всякого здорового функционирования общественного аппарата. На этом основании совершенно в порядке вещей, если мы в качестве квалификации истинной и хорошей социальности прежде всего требуем настроения, направленного на действительное право, и потому считаем наиболее подходящим выражение закономерная социальность. Не просто интересы, без дальнейшей их квалификации, но только справедливые интересы могут быть согласованы – это давно уже было сказано, но было выполнено лишь в незначительной степени и только в отдельных направлениях. Слово справедливый, если его понимать серьезно, обнимает целый мир понятий, и именно этого мира недоставало до сих пор хозяйственной и социальной области человеческих отношении.

2. Когда дело идет о закономерности, состоящей не только в воздержании от обид, то оперировать дуалистической схемой, которой мы часто пользовались, будет уже не так просто, как в случае простой охраны свободы и неприкосновенности. Два лица стоят друг против друга, и как бы они ни были неравны в прочих отношениях, в смысле воздержания от обид они должны уважать друг друга. Это – схематическое первоначальное предположение, из которого вытекает отрицательное право, являющееся, вместе, и общим человеческим правом. Но если между обеими личностями имеет место еще какое-нибудь определенное соглашение, то из такой положительной доброй их воли возникает уже известная мера специальных взаимных обязательств; нарушение таких особо установленных отношений является несправедливостью, уже гораздо более определенно выраженной, нежели посягательство на свободу, существующую предварительно, без всяких дальнейших условий. Прежде чем здесь исследовать характер обиды, нужно еще сначала установить, в порядке ли и допустимы ли те соглашения, которые связывают волю.