Клаудиа, или Дети Испании

— Ступай отсюда, сейчас опять начнется! — Но Игнасио и не думал уходить. — Ты, что, глухой? — сквозь начавшийся дьявольский посвист картечи рявкнул Педро. — Ступай к генерал-капитану Аланхэ и передай, что французы снова атакуют — пусть присылает помощь!

Но возвращаться к раненому Аланхэ на другой конец города, когда кладбище было совсем рядом, Игнасио не захотел. Вместо этого он добежал до Санта Энграсии, передал просьбу Педро, в отступление которого в глубине души не верил, первому же офицеру, затем еще немного подождал, чтобы убедиться, отправлена ли помощь, и стал опрометью, не обращая внимания на шальные пули, бросился прямо к кладбищу.

За воротами было тихо, словно смерть, бушующая на редутах, уважала тех, кого уже упокоила как полагается: в постели, при священнике и родных. Игнасио бродил между могилами, прошел то место, где их обнаружил Аланхэ — странный этот полковник королевской гвардии, он всегда презирал всю их семью, и Клаудиу, и, кажется, весь двор, а вот теперь его все здесь обожают — и вышел к западной арке. Там он с трудом обнаружил следы колес и колотушек Локвакса, но им было уже никак не меньше трех дней. И больше ничего. И никого. Постояв в задумчивости, Игнасио решился крикнуть.

— Ого-го-го! Мусго! — Но от его крика лишь несколько ворон лениво перелетели на другие деревья. Тогда он решил тоже изобразить карканье, но кроме нелепых звуков ничего не вышло. Где же искать его? И как узнать, на какой линии теперь французы? Игнасио еще немного помедлил, словно ожидая какого-нибудь знака свыше, но не дождался и, вздохнув, отправился за ворота. Идти все равно надо, даже без Мусго. Явно не признаваясь себе, втайне мальчик все же надеялся на его помощь. Лежа под январскими звездами в партиде, когда мысль о подслушивании у пикетов и пришла ему в голову, Игнасио всегда представлял себе, как они делают это вместе. Вот они ползут по холмам, становясь самой землей, ее кустами, ее выбоинами, вот слышат тайный план обхода, вот сообщают Хунте… и вот их уже чествуют как героев! И он гордо стоит, сжимая невесомую ладонь Мусго в своей…

Игнасио опять размечтался и едва не проскочил мимо вьющейся у него под ногами редкой цепочки из каких-то алых ягод, уводящей налево, к Валенсийской дороге. Сердце его радостно забилось. Он наклонился и поднял ягоду: это была уже прихваченная морозом, сморщенная, но все еще яркая коробочка шиповника. Игнасио прикусил ее, и щекочущая кислинка тронула губы.

— Мусго! Значит, мы увидимся, Мусго!

Шагая по цепочке, юноша вышел к лесочку, за которым шла уже дорога, судя по звукам, полная идущих к городу войск. Ягоды неожиданно закончились у густой купы можжевельника, и Игнасио понял, что лучше места ему не найти. Из плотных ржаво-зеленых зарослей было не только отлично видно дорогу, но и отчетливо слышны разговоры у пикета, где горел костер, и несколько офицеров заворачивали колонны и пушки то в сторону реки, то к дель Пилар.

Солдаты только и говорили о том, что теперь городу точно крышка. Жюно распорядился обнести укрепления сарагосцев со всех сторон траншеями так, чтобы можно было выскакивать прямо перед редутами, а под редут дель Пилар и вообще подвести сапы.

Уже ближе к полуночи замерзший, но переполненный ощущением победы Игнасио той же дорогой вышел назад к кладбищу, каждую секунду ожидая, что сейчас дорогу ему преградит тонкая фигура в меховой куртке… Голубоватый свет заливал Лас Эрас, а дальше над городом причудливым закатом полыхали пожары. Впереди уже темнела громада восточных ворот, как вдруг темнота закрыла ему глаза невесомыми ладонями.

— Мусго! Зачем ты… — Юноша схватил тонкие руки, обернулся и тут же снова зажмурился. Перед ним, в призрачном свете казавшиеся серебряными, струились, лились, сверкали длинные каскады волос, закрывавшие лицо и белое одеяние. И красные ягоды, черные в полумраке, были то тут, то там вплетены в эти невообразимые волны. В первое мгновение Игнасио подумал о призраке, разбуженном грохотом боев и вышедшим из своей подземной обители, но потом вдруг решил, что ему, верно, явилась сама пресвятая дева дель Пилар и сейчас она откроет ему судьбу своего любимого города. На память тут же пришли рассказы Клаудии и Педро о том, что своему рождению он обязан именно этой святой, у собора которой Педро нашел ту самую повитуху, вспомнил он и то, с каким глубоким и искренним чувством отправился защищать этот город, и сердце юноши бешено заколотилось в груди.

— Пресвятая дева! — воскликнул он непослушными губами. — Благодарю тебя за твою милость! — И упал ниц в подтаявший снег.

Но вместо того, чтобы услышать пророчество или испытать благодать, Игнасио почувствовал, как его берут за плечи, и знакомый насмешливый голос произнесит:

— Неужели какая-то пара недель на той стороне Эбро выветрила в тебе память о Мусго?

— Каррамба! — пробормотал Игнасио и решительно развел руками струи волос. На него смотрели те самые ясные голубые глаза на правильном, но полном диковатой прелести лице. — Кто ты, в конце концов?! И зачем преследуешь меня?