Клавесин Марии-Антуанетты

Старыгин вспомнил чернозубых посетителей, с которыми он столкнулся в холле, и посочувствовал Татьяне.

– Можешь себе представить, в прошлом году приехала делегация с Маркизовых островов, так они потребовали, чтобы в их честь посреди колонного зала развели костер! Оказывается, у них принято так делать в случае приема важного гостя. Причем на этом костре полагается поджарить кого-нибудь из принимающей стороны. Чтобы потом подать его к столу. Ну, на этом они настаивать не стали, уже были наслышаны, что у нас это не принято, а костер требовали… так я еле отстояла ампирный мебельный гарнитур!

– Ужас какой! – посочувствовал коллеге Старыгин. – Так что насчет клавесина? Не знаешь, где он мог стоять?

– Клавесин, клавесин… – забормотала Татьяна и углубилась в мебельные завалы.

Через несколько минут откуда-то издалека до Старыгина донесся ее приглушенный голос:

– Дим, пробирайся сюда! Я кое-что нашла!

Дмитрий Алексеевич двинулся на голос, боком протискиваясь между креслами и столами.

– Осторожнее около круглого шкафа! – предупредила его Татьяна из самого дальнего угла комнаты. – У него верхняя дверца падает в самый неподходящий момент.

Предупреждение оказалось очень своевременным: Старыгин как раз пробирался мимо ампирного шкафа, отделанного бронзой, с круглым верхом, напоминающим античный храм. При приближении Старыгина передняя часть храма, игравшая роль дверцы шкафа, со скрипом откинулась, едва не опустившись ему на голову. К счастью, Старыгин был предупрежден и успел перехватить дверцу рукой. Чертыхнувшись, он поставил ее на место и продолжил свое опасное путешествие.

– Я здесь, сверни налево! – окликнула его Татьяна, и он наконец увидел ее. Его соученица стояла перед низким диваном, на котором была установлена картина в резной раме.

Картина приковала к себе взгляд Дмитрия Алексеевича.

Точнее, не картина, а лицо изображенной на ней женщины. Яркое, выразительное, поражающее незамутненным сиянием молодости и в то же время – каким-то врожденным величием. Темно-синие, как предгрозовое небо, глаза удивительно гармонировали с поразительной белизной кожи и темными вьющимися волосами. В лице этой женщины была и юношеская свежесть, и зрелая аристократическая красота. Даже чуть тяжеловатая нижняя губа нисколько не портила ее, только придавала лицу немного капризное, самонадеянное выражение.

– Кто это? – спросил Старыгин, любуясь портретом.

– Ага, вижу, и ты не устоял перед ее красотой! – усмехнулась Татьяна. – Это она, бывшая хозяйка нашего дворца, Мария Антоновна Нарышкина, фаворитка императора Александра Первого…

– У императора губа была не дура! – восхищенно проговорил Дмитрий Алексеевич.

– Это точно. Но ведь ты, кажется, интересовался клавесином?

Старыгин с трудом оторвал взгляд от лица красавицы и присмотрелся к фону картины.

Мария Нарышкина была изображена в нарядной, богато обставленной комнате. Она стояла, облокотясь на ампирный секретер красного дерева, позади нее виднелся букет чайных роз, которые своим нежным сиянием подчеркивали удивительную белизну ее лица. В глубине комнаты, чуть в стороне от героини, виднелся музыкальный инструмент, на котором стояли раскрытые ноты. Приглядевшись к этому инструменту, Старыгин с удивлением и радостью узнал клавесин – тот самый, который он видел в антикварном магазине Пауцкого. Те же плавные изгибы корпуса, та же изящная резьба боковых панелей – вне всякого сомнения, это был тот самый инструмент!

– Да, это тот самый клавесин! – проговорил он уверенно. – А что это за картина, и какая комната на ней изображена?

– Комната – это так называемый «собственный кабинет» Марии Антоновны, малый салон, в котором она принимала самых близких друзей, в том числе – государя императора. Собственно, «малым» этот салон можно считать только в сравнении с другими дворцовыми помещениями, моя, скажем, квартира поместилась бы в этом салоне целиком, вместе с кухней, ванной и лестничной площадкой. В этом «собственном кабинете» Нарышкина с гостями музицировала, обсуждала литературные новинки и парижские моды…

– Откуда ты об этом знаешь?

– Из воспоминаний камергера Зиновьева, который иногда бывал на этих вечерах. Он был человек остроумный и наблюдательный и подробно записывал свои впечатления.

– А что из обстановки этого кабинета сохранилось до нашего времени? – поинтересовался Старыгин.

– К сожалению, это очень трудно установить! – вздохнула Татьяна. – Участники вечеров Марии Антоновны вряд ли обращали внимание на обстановку. Так что, кроме этой картины, вряд ли ты найдешь какие-то источники. Ну, ты видишь на этой картине свой клавесин и еще секретер – к сожалению, это все!..

– А кто автор полотна? – не сдавался Старыгин. – Случайно не Боровиковский?