Клеймение Красного Дракона. 1937–1939 гг. в БССР

3 апреля 1939 г. Цанава писал в ЦК КП(б)Б, что в июне-августе 1938 г. начальником Оршанского горотдела НКВД Зайцевым с санкции бывшего начальника 4-го отдела управления госбезопасности НКВД БССР Ермолаева были арестованы 19 разных районных работников[677], а также ряд председателей колхозов и колхозников[678]. Все они проходили по делу как участники так называемого правотроцкистского блока. Так, председатель Оршанского райисполкома В. В. Стернадко на допросах дал показания, что был завербован в эту организацию бывшим наркомом юстиции Левковым, и дал показания еще на 25 чел.[679] Зоотехник Н. В. Воевода показал, что он действительно является агентом польской разведки с ноября 1935 г., и назвал 30 чел. – участников организации[680], проходящий по делу Баранов назвал 52 чел.[681] Секретарь райкома КП(б)Б А. А. Черняков никаких показаний не дал, как отмечалось позже, «несмотря на то, что к нему со стороны следователей применялись незаконные методы следствия»[682]. От остальных арестованных следователями Зайцевым и Пименовым были получены показания, что они являются участниками правотроцкистского блока[683].

В сентябре 1938 г. дело было закончено и направлено на рассмотрение Особой тройки НКВД БССР. Однако дело с тройки было снято и направлено в Оршанское райотделение НКВД на доследование, которое выявило, что ряд лиц был арестован необоснованно[684]. В своей докладной Цанава пишет, что в основу обвинения были положены неправдоподобные показания, на основе которых были произведены необоснованные аресты («как установлено доследованием, не только не являлись участниками так называемого правотроцкистского блока, но даже не знали, что это за блок»)[685]; что от арестованных брались списочные показания, их избивали, сажали в карцер; что все они при передопросах от своих прежних показаний отказались[686], а дачу вымышленных показаний объяснили жестокостью камерного режима[687]. 28 апреля 1939 г. дело было направлено на решение Особого совещания НКВД СССР в Москву. 3 июля 1939 г. НКВД сообщал в ЦК КП(б)Б, что остальные арестованные после 5–6 месяцев нахождения под стражей были освобождены[688].

Однако дело совсем закрыто не было, оно было переформатировано: из всех обвиняемых по делу оставалось 3 чел.: бывший зоотехник Н. В. Воевода, бывший старший райврач В. И. Нестерович и бывший заведующий ветеринарной баклабораторией М. С. Власенко. То есть теперь дело фактически было сведено к вредительству в животноводстве. Все трое обвинялись в антисовесткой деятельности, расследование вело Оршанское райотделение НКВД[689].

На примере последних дел совершенно очевидно прослеживается, насколько процессы в сельском хозяйстве проходили в русле общих тенденций репрессивной политики: к концу 1938 г. их начинают использовать против органов суда и прокуратуры, в 1939 г. – против сотрудников НКВД (дискурс «нарушения социалистической законности» в самом широком смысле был доминирующим во время purge of the purges)[690], ЦК КП(б)Б. Также очевиден период противостояния прокуратуры и НКВД – кто из них должен нести ответственность.

14 декабря 1939 г. снова были пересмотрены приговоры по Дубровенскому делу. Судебная коллегия по уголовным делам Верховного Суда СССР отмечала, что осужденные Мышалов, Самулевич и Орлов злоупотребляли своим служебным положением, однако теперь, во-первых, подчеркивалось, что данных, свидетельствующих, что злоупотребления совершались в контрреволюционных целях, нет. Во-вторых, приводится ряд смягчающих обстоятельств: суд не учел, что выполнение государственных поставок в районе со стороны некоторых единоличников саботировалось, что район заносился на «черную доску» как отстающий, как не выполняющий госпоставки. Последний факт должен был служить, вероятно, достаточным основанием для применения чрезвычайных мер и неконтролируемого насилия. Относительно работы МТС теперь уже сообщалось, что она не имела достаточного количества горючего, не было опыта использования комбайнов и т. д.[691], т. е. в таких условиях и не могла обспечить нормальное функционирование техники.

В итоге приговор С. М. Мышалова был переквалифицирован с антисоветских действий на злоупотребление властью, новая мера наказания – 10 лет лишения свободы в исправительно-трудовых лагерях; И. И. Самулевичу и у Е. А. Орлов мера наказания снижалась до пяти, Н. А. Радивиновичу – до трех лет лишения свободы. Все – без поражения в правах с зачетом отбытого ими срока[692]. Таким образом, вместо расстрела Мышалов и Самулевич были приговорены к 10 и пяти годам соответственно. Радивиновичу 20-летний срок был заменен на трехлетний, Орлову 10-летний – на 5-летний, Брагину 10-летний – на трехлетний[693]. Грищенко был помилован[694], Кирпиченко освобожден досрочно[695], то есть они из своего срока отбыли только примерно полтора года.