Клеймение Красного Дракона. 1937–1939 гг. в БССР

Согласно уставу сельскохозяйственной артели колхознику, в отличие от единоличника, не разрешалось иметь лошадь в подсобном хозяйстве, предполагалось, что все его нужды будет удовлетворять колхоз. Если колхозник отказывался обобществить свою лошадь, его исключали из колхоза[709]. Однако оказалось, что колхозы предоставляли лошадей колхозникам нередко за плату (за поездку на базар – по 3 руб., на свадьбу – 5 руб., в церковь – 15 руб., за вспашку приусадебного участка 20 руб., а за сверх нормы и за обработку запасных фондов по 1 руб. за сотку)[710], а то и вовсе отказывали в этом. Также за плату сдавали своих коней колхозникам единоличники (до 30 руб. в день)[711]. В Наровлянском и Пуховичском районах колхозницы перевозили дрова и др., впрягаясь в воз сами. Такие факты были квалифицированы ЦК КП(б)Б так: «Нечуткое и невнимательное отношение к просьбам колхозников по существу является продолжением вредительской практики, направленной на дискредитацию колхозного строя, и желанием врагов народа вызвать недовольство со стороны колхозных масс советской властью»[712]. Где-то колхозники вскладчину или единолично приобретали сами себе лошадей, не считаясь с запретами, и даже начали сдавать их в аренду за плату другим крестьянам[713]. Функционирование сельского хозяйства в тот период без конской тягловой силы было невозможно. На 20 февраля 1939 г. также было выявлено сверх норм устава 1786 коней, 493 волов, земли запасного фонда – 97 974 га, приусадебные участки превышали нормы у 42 813 дворов (обрезано было 4186 га)[714].

Во время проверки колхозов БССР оказалось, что около 13 тыс. хозяйств колхозников имели не одну, как это предписывалось, а две и более коровы (причем проверяющие не делали скидку даже для многосемейных)[715]. По Жлобинскому району, например, было выявлено 717 колхозников, имевших по две коровы[716]. В числе нарушителей устава были и руководители колхозов. Так, председатель и члены правления колхоза «Эрштер Май» имели по две и более коровы[717]. Начальство использовало наемную рабочую силу на превышающих допустимые нормы наделах: председатель колхоза «Пробойный» Стерешинского сельсовета Рыжков купил хутор у единоличника Кирова Адама с посевами, посеял просо и нанимал на работу единоличницу Ступеневу, с которой, к тому же, не рассчитался, а когда она подала в суд – то проиграла дело, так как она единоличница[718].

Вопрос своего выживания колхозники не связывали с работой в колхозе. Более того, они всячески избегали работы в нем. Так, в колхозе им. Ворошилова Глусского района из 120 трудоспособных в период основных работ на работу выходило не более 40–50 колхозников. У колхозника этого же колхоза Савича Степана за 1938 г. было выработано восемь трудодней, у Клакоцкого Николая – 24, у его жены – ни одного[719]. Колхозы вынуждены были для обработки колхозной земли нанимать рабочую силу на стороне[720]. Для колхозников был введен обязательный минимум трудодней – для БССР он составил 80[721]. Летом 1938 г. был введен особый налог на коней в размере от 275 до 500 руб. – совершенно непосильная сумма для крестьян, таким образом, единоличник был лишен определяющего фактора функционирования его хозяйства[722].

В БССР проведению последнего этапа коллективизации препятствовала хуторская система землепользования. Согласно официальным данным, количество хуторов в середине 1930-х гг. составляло около 190 тыс., т. е. около четверти хозяйств. Форсированное наступление на хутора началось после мая 1939 г., когда ЦК решил, что в рамках колхозной системы хутор больше не имеет права на существование. К тому же, к хуторам и их жителям власти всегда относились недоверчиво, как к потенциальной или реальной шпионской базе. При ликвидации хутора, если единоличник сразу же подавал заявление в колхоз, ему должна была оказываться материальная и техническая помощь, иначе – перевоз хутора и отстраивание на новом месте надлежало осуществлять собственными силами и за свой счет. Естественно, крестьяне отказывались бросать обжитые усадьбы – это не только дом, но и все хозяйственные постройки и т. д., более того, на новом месте единоличнику отводился участок не более 0,2 га, включая приусадебные постройки[723], а колхознику 0,5 га, в то время как на хуторе они имели, как правило, значительно больше.

Форсированное срывание с обжитых мест и срочное перемещение в деревни на практике выглядело так: