Клеопатра

Все это она произнесла со спокойным, даже скромным видом, мягко, ласково, хотя слова ее звучали так ядовито, что каждый звук жег мне сердце. Ее речь меня так разозлила, что я не мог ей сразу достойно ответить.

– Как хитро ты рассчитал, ничего не упустишь, – продолжила она, видя мое замешательство. – Сегодня ты целуешь губы, а завтра заставишь их замолчать навеки! Тебе подвернулся удобный случай, и ты воспользовался им. Очень достойный и благородный поступок!

Тут наконец ко мне вернулся дар речи.

– Как ты смеешь так со мной разговаривать? – вскрикнул я. – Ты что, забыла, кто ты и кто я? Как ты можешь осыпать меня своими глупыми мелочными упреками?

– Я помню, кем тебе надлежит быть, – быстро ответила она. – О том, кто ты сейчас, я не говорю. Конечно же, ты один это знаешь лучше всех. Ты и Клеопатра!

– Как это понимать? О чем ты говоришь? – сказал я. – Разве меня нужно винить, если царица…

– Царица! У нашего фараона есть царица?

– Если Клеопатра приходит сюда и затевает беседы…

– О звездах, Гармахис. Конечно, только о звездах, о розах и больше ни о чем!

Не помню, что я после этого говорил, ибо, хоть я и был в смятении, язвительные речи девушки и ее невозмутимый тон привели меня в бешенство. Но знаю только, что говорил я с ней так сурово, что она испуганно сжалась, как перед дядей Сепа, когда он бранил ее за греческий наряд. И так же, как в тот раз, она заплакала, только еще жалостливее и еще громче.

Наконец я замолчал. Мне стало стыдно за свой гнев, но в душе у меня продолжало клокотать, а сердце щемило от обиды, потому что даже в слезах она продолжала ядовито отвечать, а женские стрелы на редкость остры.

– Не разговаривай так со мной! – всхлипывала она. – Это жестоко… Это не по-мужски! О, я забыла, ты ведь всего лишь жрец, не мужчина… Разве только с Клеопатрой!

– Какое ты имеешь право так оскорблять меня? – сказал я. – И что ты хочешь этим сказать?

– Какое я имею право? – спросила она, устремив на меня темные глаза, полные слез, скатывающихся по ее нежным щекам, как капли утренней росы по лепесткам лилии. – Какое я имею право? Неужели ты ослеп, Гармахис? Неужели ты действительно не понимаешь, по какому праву я так разговариваю с тобой? Значит, я должна тебе объяснить. Так принято в Александрии, где такое признание не считается преступлением. Я так говорю по первому и священному праву женщины… По праву любви, по праву моей великой, безграничной любви к тебе, которую ты, похоже, вовсе не замечаешь… По праву моего счастья и моего позора. О, не гневайся на меня, Гармахис, не отворачивайся от меня, не называй меня легкомысленной, потому что правда наконец вырвалась из меня и потому что я вовсе не такая. Я такая, какой ты меня захочешь сделать. Я как глина в руках гончара, и тем, что ты вылепишь из меня, тем я и буду. В душе моей дует благодатный ветер, который примчит меня в чудесные края, о которых я и не мечтала, если ты захочешь стать кормчим моего корабля. Но если я потеряю тебя, я потеряю все то, что сдерживает все худшее во мне, что держит меня на плаву… И тогда пусть этот корабль разобьется и утонет! Ты не знаешь меня, Гармахис. Ты не видишь, какое большое сердце бьется в моем хрупком теле, какие в нем борются могучие силы. Для тебя я всего лишь обычная женщина, хитрая, своенравная, пустая. Но поверь мне, это не так. Поделись со мной своими самыми возвышенными мыслями, и я разделю их, скажи, какая загадка гложет тебя, и я помогу тебе разгадать ее. Мы с тобой одной крови, и любовь может сгладить наши мелкие различия и действительно слить воедино. У нас одна и та же цель, мы любим одну землю, нас связывает одна и та же клятва. Открой мне свое сердце, Гармахис, посади рядом с собой на трон Верхнего и Нижнего Египта, и я обещаю, что вознесу тебя туда, где еще не бывал ни один человек. Но если ты откажешь и отвергнешь меня, трепещи, потому что я низвергну тебя в прах! Итак, Гармахис, презрев наши обычаи и забыв свою девичью гордость, я открыла тебе свое сердце. Сделала я это, потому что увидела искусство прекрасной царицы Клеопатры, этого живого воплощения коварства, которая ради забавы решила покорить глупого астронома. Теперь ответь мне, я жду. – Она сжала руки, сделала один шаг ко мне и посмотрела мне в лицо, бледная и трепещущая.