Клеопатра

– Я думаю, Гармахис, ты попал в большую беду, – сказала она, когда звуки шагов стихли. – Как причудливо поворачивается колесо Судьбы! Если бы не этот предатель, – она кивнула на дверь, через которую вынесли труп Павла, – на меня сейчас было бы так же неприятно смотреть, как на него, а твой кинжал окрасился бы кровью моего сердца.

Так, значит, все же Павел предал меня.

– Когда вчера вечером ты пришел ко мне, – продолжила она, – я знала, что ты пришел убивать. Ты несколько раз запускал руку под одежду на груди, и я догадалась, что ты сжимал рукоятку кинжала, собираясь с духом совершить ненавистный тебе поступок, которому так противилась твоя душа. То были странные, фантастические минуты, когда твоя жизнь висит на волоске. Ради таких минут только и стоит жить. Иногда я задумываюсь, чего мы смогли бы добиться вместе, если бы соединилась моя хитрость с твоей хитростью, моя сила с твоей силой.

Да, Гармахис, у твоей двери стоят стражи, но я не хочу тебя обманывать. Если бы я не знала, что удерживаю тебя узами более надежными, чем тюремные цепи, если бы не знала, что мне не угрожает от тебя никакое зло, ибо меня лучше копий всех моих легионов защищает твоя честь, ты бы давно уже был мертв, мой Гармахис. Вот твой кинжал, – она протянула мне оружие. – Теперь убей меня, если можешь. – И она приблизилась ко мне, обнажила грудь и замерла в ожидании, устремив на меня спокойный взгляд.

– Ты не можешь убить меня, – продолжила она, – ибо существуют такие поступки, и я это хорошо знаю, которые ни один мужчина, – а я говорю о настоящих мужчинах, таких как ты, – не может совершить и остаться жить после этого. И главный из них, Гармахис: мужчина не может убить женщину, которая его любит. Что ты делаешь? Не смей! Нет, не поворачивай кинжал на себя. Если ты не можешь убить меня, подумай, насколько большим будет твой грех, если ты убьешь себя, о жрец Исиды, преступивший свои клятвы! Или тебе так не терпится предстать перед этой разгневанной богиней в Аменти? Какими глазами, по-твоему, Небесная Мать посмотрит на своего сына, который, опозоренный и нарушивший свою самую священную клятву, предстанет перед ней с руками, обагренными собственной кровью? Где же ты будешь искупать содеянное зло? Если тебе вообще будет позволено его искупить!

Более я не мог выносить ее речей, ибо сердце мое было разбито. Увы! Она была права – я бы не осмелился убить себя! Я не имел на это права! Я дошел до того, что даже умереть боялся! Я бросился на ложе и зарыдал, зарыдал слезами такого отчаяния, когда у человека не осталось ни капли надежды.

Но Клеопатра подошла ко мне, села рядом и стала меня успокаивать, обвив мою шею руками.

– Не плачь, любовь моя, – сказала она. – Посмотри на меня. Для тебя еще не все потеряно, и я не сержусь на тебя. Мы сыграли, ставки были высоки. Игра шла не на жизнь, а на смерть. Я предупреждала тебя, что пущу свою женскую магию против твоей. Так я и сделала и выиграла. Но я буду откровенна с тобой. Мне как женщине и как царице жаль тебя. Мне неприятно и больно видеть тебя в печали, смотреть на твои терзания. Конечно, ты имел на то право и поступил правильно, попытавшись вернуть трон, захваченный когда-то моими предками, и былую свободу Египта. Это справедливо и достойно восхищения. Мне самой как законной царице пришлось поступить так же, и я не побоялась пойти на жестокость, потому что была связана клятвами. Поэтому, поверь, я полна сочувствия к тебе, ибо все великое, любой смелый поступок не оставляют меня равнодушной. Правильно и то, что тебя ужасает глубина твоего падения. Но это тоже вызывает уважение. Я как любящая тебя женщина полна жалости к тебе и разделяю твое горе. Но не все еще потеряно. Твой план был неразумен, ибо Египет не сможет существовать как независимая держава. Если бы ты отвоевал корону – а ты, несомненно, сделал бы это, – тебе все равно пришлось бы считаться с римлянами. Пойми, у тебя есть еще надежда: я не та, за кого меня принимают. В этой бескрайней стране нет сердца, более преданного древнему Кемету, чем мое. Я люблю его даже больше, чем ты, Гармахис. Однако до сих пор я была будто в оковах: мне мешают со всех сторон – войны, повстанцы, завистники, заговоры, придворные интриги связывали меня. Из-за этого я не могла служить своему народу как должно и как мне хотелось. Но теперь, Гармахис, ты научишь меня. Ты станешь не только моим возлюбленным, но и моим советником. Разве это малое дело, Гармахис, завоевать сердце Клеопатры, то сердце, которое – стыдись! – ты хотел остановить? Да, ты, именно ты, соединишь меня с моим народом, поможешь мне найти путь к нему, и мы станем править вместе, объединив новое царство со старым, новое мышление с древним. Правильно говорят, что все делается к лучшему, о котором и мечтать было нельзя: ты станешь фараоном, но к трону тебя приведет другая, более ровная, не такая жестокая, кровавая дорога.