Клеопатра: Жизнь. Больше чем биография

Так или иначе, она оказалась в ответе за всякое зло, творимое кем-либо в ее порочном, развращенном богатством семействе. Задолго до того, как превратиться в легендарную колдунью, в беспощадную, отчаянную пожирательницу мужчин, она представлялась римлянам экстравагантной женщиной Востока – беспощадной, отчаянной пожирательницей богатств. Безнравственность начиналась с моллюсков, разрасталась до пурпурных и алых одеяний и, наконец, достигала апогея пафоса – жемчугов, возглавлявших римский хит-парад непростительно дорогих безделушек. Светоний, например, приводит их в качестве иллюстрации слабости Цезаря к роскошеству. Назидательная притча о распутнике, пожертвовавшем жемчужиной, чтобы доказать свою правоту, часто рассказывалась и до, и после 46 года до н. э. И идеально подходила к дерзкой египетской царице. (Похоже, тут смешались вымысел и путаница. Говорили, что Клеопатра носила «две крупнейшие жемчужины в истории». Плиний оценил каждую в 420 талантов, то есть на каждом ухе у нее висело по средиземноморской вилле. Такую же сумму она выделила на похороны быка Аписа в Мемфисе) [69]. Какая другая женщина могла бы дойти до такой степени бесстыдства, что вынула из уха жемчужину, растворила ее в уксусе и выпила – ради того, чтобы с помощью колдовства и своего фантастического богатства приворожить мужчину? [70]

Ни волшебство, ни богатство зимой 46 года до н. э. особо не демонстрировались. Клеопатра явно посещала некоторые модные адреса, хотя и слабо верится, что она мало времени проводила дома, на вилле Цезаря, в окружении лишь своих приближенных и слуг. Некоторые из них хорошо ориентировались в Риме, так как участвовали в скандальном восстановлении на троне ее отца. В эти месяцы ей приходилось много изъясняться на латыни – и вне зависимости от своих успехов в языке она убедилась, что кое-какие понятия не поддаются переводу. Даже юмор здесь был другим – плоским и соленым, в Александрии же она привыкла к тонкой иронии и аллюзиям. Прямолинейные римляне относились к себе серьезно, александрийские непочтительность и непосредственность встречались у них крайне редко.

Когда пришла весна и открылась навигация, Клеопатра, очень может быть, поплыла домой, а снова приехала в Рим уже ближе к концу года. Два последовательных визита кажутся более реалистичными, чем один длинный: вряд ли царица смогла бы объяснить подданным полуторагодичное отсутствие, как бы ни была уверена в незыблемости своего трона. Значит, ей пришлось мучительно много времени провести в дороге, хотя плыть на юг было несколько легче. Предположим, Клеопатра вернулась в Александрию в 45 году до н. э. – тогда выехать она должна была в конце марта или начале апреля, когда шквалистые северо-восточные ветры уже утихли и унесли грозы от берегов Египта. Никто не отваживался пуститься в путешествие зимой. Кое-кто решался на это весной: «Только что первые листья на кончиках веток смоковниц станут равны по длине отпечатку вороньего следа, станет тогда же и море для плаванья снова доступным»[73] [71]. Если Клеопатра действительно поплыла домой в начале 45 года до н. э., то вернулась в Рим она к осени. Только в случае ее недолгого пребывания в Александрии можно верить свидетельству Светония, согласно которому Цезарь провожал ее из Рима. Другой возможности у него уже не будет.

Светоний, работавший с большим количеством источников, пусть и полтора столетия спустя, не сомневается, что прощаться им не хотелось – как и в нильском круизе, когда пришлось разворачивать корабли. Римский полководец отпустил Клеопатру с почестями и дарами [72]. Он признал Цезариона, позволив назвать новорожденного его именем. Да и с чего бы ему было колебаться? Во всяком случае, тогда только маленький восточный наследник, восходивший к Александру Македонскому, продолжал его род. К тому же сложно спорить с очевидным: к двум годам Цезарион походил на отца и внешностью, и манерами. Возможно, за этим она и ехала – ради такого признания можно было сколько угодно переплывать Средиземное море. Как написал один историк – и еще много кто отмечал в подобных обстоятельствах как до, так и после, – ребенок «был главным козырем, с помощью которого она могла заставить Цезаря выполнять обещания» [73]. Мы не знаем, что это были за обещания, за исключением дарованного ей титула «друга Рима», стоившего в свое время ее отцу ошеломительной суммы в шесть тысяч талантов.