Клещ

– Цнить услуги я согласенъ, только ты, пожалуйста, впередъ не подписывайся за меня. Зачмъ? Когда захочу, я самъ могу.

– Самъ? Далеко бы ты ухалъ, если бы все самъ длалъ! Знаешь, я тебя сердечно люблю, но прямо въ глаза говорю: отвратителенъ въ теб этотъ провинціализмъ, мелочность эта. Ты никакъ не можешь поставить себя на большую ногу. Честное слово. У тебя сейчасъ какой-то мелкій хуторянскій расчетъ является. Въ теб крупный баринъ не воспитался еще, вдь ты, я самъ замчалъ, морщишься въ душ, когда въ ресторан бутылку шампанскаго спросить приходится, вдь ты, я увренъ, и въ эту минуту думаешь про себя: «опять этотъ Подосеновъ назвался со мной обдать, и опять я за него платить буду». Ну, такъ врешь же, сегодня я самъ тебя угощаю, вотъ что!

– Да зачмъ же? И зачмъ ты на меня такъ сочиняешь? Вовсе я не такой сквалыга, какъ ты меня выставляешь.

– Ну да, разсказывай. А впрочемъ, Богъ съ тобой. Я вдь для твоего же добра говорю теб, потому что вижу – теб большой ходъ нуженъ. Только ты взяться не умешь. Ну, скажи на милость, чего ты сидишь сложа руки? чего ты по диванамъ валяешься? Разв такъ живутъ люди съ тремя милліонами? У тебя, вотъ, и сигары гд-то запрятаны, такъ что сразу не найдешь.

– Да вонъ сзади тебя ящикъ стоитъ. И помилуй, какіе же у меня три милліона?

– Говорятъ, вс говорятъ. Я всмъ пустилъ слухъ.

Гость всталъ, загребъ изъ ящика нсколько упмановскихъ «patentes», и запихалъ ихъ въ свой громадный кожаный портсигаръ.

– Это я и на твою долю беру, посл обда закуримъ, – объяснилъ онъ. – Да, кстати: закажи на завтра обдъ, чтобъ у тебя дома подали. Къ теб гости собираются.

– Кто такіе? – спросилъ нсколько подозрительно Гончуковъ.

– Свои, все свои: сестра моя, съ мужемъ и дочерью, – объяснилъ пріятель. – Давно собираются, все спрашиваютъ: когда же твой Родіонъ Андреевичъ позоветъ насъ? Нехорошо, братецъ, ты имъ очень мало вниманія оказываешь. А вдь что за прелестное семейство! Я не по родственному, я безпристрастно говорю. Шурочка – вдь это такой чертенокъ, одинъ восторгъ. Жизни-то, жизни сколько въ этой девушк! Мертваго воскресить можетъ. Теб, при твоемъ байбачеств, почаще надо вращаться въ такомъ обществ. А сестра? – образованнйшая, милйшая женщина. Съ англійскаго переводитъ для журналовъ. А Александръ Ильичъ? Практикъ, делецъ. Для тебя кладъ такой человкъ. Онъ теперь на одну идею напалъ… золотое дно! Вотъ поговоришь съ нимъ, онъ теб разскажетъ. Но нтъ, я все къ Шурочк возвращаюсь: вдь красота двушка, а? Ты говори прямо…

– Хорошенькая, – согласился Гончуковъ, и слегка вздохнулъ.

– То-то же. А жизни въ ней сколько, огня! Эта двушка составитъ счастье человку. Но только и она себ цну знаетъ. За кого-нибудь замужъ не пойдетъ. Нтъ, тутъ надо очень похлопотать, если кто вздумаетъ на ней жениться.

И говорившій это какъ-то странно, пытливо и строго прищурился на Гончукова своими узенькими глазками.

III

Съ Иваномъ Семеновичемъ Подосеновымъ Гончуковъ познакомился совершенно случайно, – до такой степени случайно, что даже не могъ дать себ яснаго отчета, какимъ образомъ это знакомство завязалось. Со второго дня Подосеновъ разговаривалъ съ нимъ уже какъ со стариннымъ пріятелемъ, являлся къ нему безъ зова, курилъ его сигары и спрашивалъ самымъ обыкновеннымъ тономъ: «ну, гд же мы сегодня обдаемъ?» или: «а куда мы сегодня вечеромъ?»

Въ ресторанахъ Подосеновъ поставилъ сначала дло такъ, что по счету платилъ Родіонъ Андреевичъ, а Иванъ Семеновичъ совалъ ему два рубля, причитавшіеся собственно за обдъ; потомъ объ этихъ двухъ рубляхъ онъ сталъ какъ-то забывать. Но когда они отправлялись въ какое-нибудь увеселительное мсто, гд Родіону Андреевичу точно также предоставлялось преимущество за все платить, Иванъ Семеновичъ потомъ настоятельно совалъ ему въ руки пятьдесятъ копекъ, внесенные за него за входъ, и на попытки Гончукова отказаться, отвчалъ съ достоинствомъ:

– Нтъ, нтъ, платить за себя я не позволю. Ты мн другъ, даже единственный другъ, но эти расходы у насъ пополамъ. Да, душа моя, пусть каждый за себя платитъ.

Съ какихъ поръ и по какому поводу Подосеновъ сталъ говорить ему «ты», Родіонъ Андреевичъ тоже не могъ припомнить. Но привыкъ онъ къ этому, какъ русскій человкъ, очень скоро.

Почвою для такихъ отношеній было, конечно, то обстоятельство, что Родіонъ Андреевичъ немножко скучалъ въ Петербург. Дла у него пока никакого не было, знакомыхъ тоже. Онъ былъ очень радъ, что нашелся безпритязательный, услужливый человкъ, готовый всегда и всюду раздлить его одиночество. Притомъ, Гончуковъ мало зналъ Петербургъ, а Подосеновъ просто поражалъ его своими знаніями по этой части. Онъ даже отыскалъ Родіону Андреевичу какую-то единственную прачку, которая, по его словамъ, одна во всемъ город умла гладить сорочки съ ненакрахмаленною грудью.

– Да, голубчикъ, ужъ поврь, – утверждалъ Подосеновъ, – въ Москв есть дв такія, и об на Арбат живутъ, а здсь одна. Московскихъ купцы привезли изъ Біаррица: заинтересовались толщиной. Въ самомъ дл, толстыя до невозможности: по тротуарамъ не могутъ ходить, а только по мостовой.

– Да ты видлъ ихъ, что ли? – спрашивалъ Гончуковъ.