Клещ

– Тутъ, голубчикъ, мало сказать: симпатичная, – укоризненно замтилъ Подосеновъ. – Это, братецъ ты мой, XX вкомъ пахнетъ. За такое дло памятники ставятъ, какъ благодтелю человчества.

– Ну, зачмъ памятники, – скромно возразилъ Рохлинъ. – Я не самолюбивъ. Я вижу, что дло дйствительно общеполезное, и мечтаю только о томъ, чтобъ осуществить его. Вотъ это и будетъ мн памятникъ.

– И оно осуществится, оно несомненно осуществится, – воскликнулъ Подосеновъ.

– Да что, перейдемъ прямо къ длу. У меня гд-то тамъ есть капиталецъ, про черный день, тысяченокъ десять, и я все это пускаю въ твое дло. Бери листъ бумаги и перо, я подписываюсь на двсти акцій. Пусть я буду первымъ акціонеромъ. А вторымъ будетъ Родіонъ. Ты, душа моя, на сколько акцій подпишешься? – быстро обернулся онъ къ Гончукову.

Родіонъ Андреевичъ, не ожидавшій такого внезапнаго натиска, поморщился.

– Какъ же такъ вдругъ подписаться? – произнесъ онъ неохотно. Я вдь еще не познакомился съ дломъ. Это надо изучить, обдумать.

– Ты же самъ говоришь, что идея чрезвычайно симпатичная, – возразилъ Подосеновъ, выражая въ лиц своемъ укоризненное изумленіе.

– Ну да, симпатичная, я не отрицаю, – произнесъ Гончуковъ; – но все-таки, нельзя же такъ вдругъ. И потомъ, ты вотъ о моихъ милліонахъ говорилъ; у меня милліоновъ нтъ…

– Тс! – съ таинственнымъ видомъ остановилъ его Подосеновъ. – Не говори этого вслухъ, братецъ. Даже между своими не говори. Тебя считаютъ въ трехъ милліонахъ, я это самъ такъ поставилъ, и прекрасно.

Рохлинъ, уже присвшій было къ письменному столу, положилъ перо и всталъ.

– Въ самомъ дл, нельзя такъ сгоряча, – сказалъ онъ. – Твои двсти акцій я занесу въ шнуровую книгу, а Родіонъ Андреевичъ обдумаетъ, познакомится съ подробностями, и можетъ быть захочетъ основательно вступить въ дло. Тогда мы его въ директоры изберемъ.

– Въ директоры, разумется, въ директоры! – восторженно подхватилъ Подосеновъ.

– Онъ, какъ главный учредитель, иметъ вс права.

– Безъ сомннія. Мы это поставимъ на предварительномъ, частномъ собраніи учредителей, – ршилъ Рохлинъ. – Намъ дорого пока принципіальное сочувствіе Родіона Андреевича. Капиталы найдутся, въ этомъ заране можно быть увреннымъ.

– И найдутся, разумется, найдутся, – снова подхватилъ Подосеновъ. – Да ты не смотри, что онъ какъ будто упирается, онъ только сгоряча не хочетъ, а отъ слова своего не откажется.

Отъ какого слова? Родіону Андреевичу казалось, что онъ никакого слова не давалъ. Но прежде чмъ онъ могъ сказать что-нибудь по этому поводу, Подосеновъ отбжалъ на средину комнаты, и взмахнувъ руками, какъ бы желая обнять этимъ жестомъ всехъ присутствующихъ, провозгласилъ громко:

– А теперь, господа, принимая во вниманіе, что въ нашемъ маленькомъ обществ имются дамы, я полагаю… я полагаю, что нашъ милйшій хозяинъ не упуститъ случая устроить намъ какую-нибудь поздку за городъ, чтобы достойно закончить этотъ пріятнйшій день. Шурочка, вы какого объ этомъ мннія?

Шурочка, во время дловаго разговора молча сидвшая за піанино, вскочила и сдлала свое любимое движеніе, выражавшее, что въ ней много жизни.

– Ахъ, какъ чудесно! – воскликнула она. Подосеновъ только взглянулъ на Гончукова, какъ-то странно подмигнулъ ему, и объявивъ, что бжитъ за тройкой, исчезъ.

VI

На другой день Родіонъ Андреевичъ, проснувшійся чрезвычайно поздно, съ головною болью и какимъ-то непріятнымъ ощущеніемъ во всемъ тл, точно его провезли сто верстъ въ телг по ухабамъ, опять лежалъ на диван въ кабинет, выпуская кольцами дымокъ сигары.

Онъ былъ сильно не въ дух. Загородный пикникъ не оставилъ въ немъ никакого пріятнаго впечатлнія. Онъ даже хорошенько не помнилъ, какъ и что именно тамъ происходило. Сидли они въ особомъ кабинет, имъ подавали какой-то ужинъ, котораго, впрочемъ, никто не лъ, такъ какъ вс были сыты отъ обда. Но бутылки все время передъ нимъ стояли, и онъ много пилъ. Ему вс подливали, точно нарочно хотли опоить его. Подосеновъ распоряжался. Наталья Семеновна и ея мужъ, кажется, порядочно клюкнули. Шурочка поминутно длала движеніе, выражавшее, что въ ней много жизни. Потомъ появились цыгане. Потомъ онъ помнилъ только, что очень ослаблъ, и что Шурочка ему чрезвычайно нравилась. Должно быть, онъ былъ очень смшонъ. И все очень дорого стоило. Онъ не помнилъ, сколько взялъ съ собой денегъ, но привезъ назадъ очень мало. Послднее обстоятельство больше всего уязвляло Родіона Андреевича.

«Этотъ Подосеновъ прямо зловреденъ, – думалъ онъ, – съ нимъ опасно. Я теперь вижу, что это за человкъ: онъ прямо изъ бумажника вытащить можетъ».

Подосеновъ явился какъ разъ въ эту минуту, поздоровался съ необычайно серьезнымъ видомъ, и слъ въ кресло прямо противъ хозяина. Глаза и все лицо его выражали укоризненную озабоченность.

– Хорошъ ты вчера быль, – произнесъ онъ наконецъ, въ упоръ и неодобрительно взглядывая на пріятеля.

– Знаю, что пьянъ быль; мн нельзя пить, – сказалъ Гончуковъ.

– Да, по крайней мр въ присутствіи молоденькой двушки, – подтвердилъ Подосеновъ. – Ты оскорбилъ Шурочку.

– Чмъ же это я ее оскорбилъ? – переспросилъ Гончуковъ, нсколько даже смущаясь.