Клещ

– Цѣнить услуги я согласенъ, только ты, пожалуйста, впередъ не подписывайся за меня. Зачѣмъ? Когда захочу, я самъ могу.

– Самъ? Далеко бы ты уѣхалъ, если бы все самъ дѣлалъ! Знаешь, я тебя сердечно люблю, но прямо въ глаза говорю: отвратителенъ въ тебѣ этотъ провинціализмъ, мелочность эта. Ты никакъ не можешь поставить себя на большую ногу. Честное слово. У тебя сейчасъ какой-то мелкій хуторянскій расчетъ является. Въ тебѣ крупный баринъ не воспитался еще, вѣдь ты, я самъ замѣчалъ, морщишься въ душѣ, когда въ ресторанѣ бутылку шампанскаго спросить приходится, вѣдь ты, я увѣренъ, и въ эту минуту думаешь про себя: «опять этотъ Подосеновъ назвался со мной обѣдать, и опять я за него платить буду». Ну, такъ врешь же, сегодня я самъ тебя угощаю, вотъ что!

– Да зачѣмъ же? И зачѣмъ ты на меня такъ сочиняешь? Вовсе я не такой сквалыга, какъ ты меня выставляешь.

– Ну да, разсказывай. А впрочемъ, Богъ съ тобой. Я вѣдь для твоего же добра говорю тебѣ, потому что вижу – тебѣ большой ходъ нуженъ. Только ты взяться не умѣешь. Ну, скажи на милость, чего ты сидишь сложа руки? чего ты по диванамъ валяешься? Развѣ такъ живутъ люди съ тремя милліонами? У тебя, вотъ, и сигары гдѣ-то запрятаны, такъ что сразу не найдешь.

– Да вонъ сзади тебя ящикъ стоитъ. И помилуй, какіе же у меня три милліона?

– Говорятъ, всѣ говорятъ. Я всѣмъ пустилъ слухъ.

Гость всталъ, загребъ изъ ящика нѣсколько упмановскихъ «patentes», и запихалъ ихъ въ свой громадный кожаный портсигаръ.

– Это я и на твою долю беру, послѣ обѣда закуримъ, – объяснилъ онъ. – Да, кстати: закажи на завтра обѣдъ, чтобъ у тебя дома подали. Къ тебѣ гости собираются.

– Кто такіе? – спросилъ нѣсколько подозрительно Гончуковъ.

– Свои, все свои: сестра моя, съ мужемъ и дочерью, – объяснилъ пріятель. – Давно собираются, все спрашиваютъ: когда же твой Родіонъ Андреевичъ позоветъ насъ? Нехорошо, братецъ, ты имъ очень мало вниманія оказываешь. А вѣдь что за прелестное семейство! Я не по родственному, я безпристрастно говорю. Шурочка – вѣдь это такой чертенокъ, одинъ восторгъ. Жизни-то, жизни сколько въ этой девушкѣ! Мертваго воскресить можетъ. Тебѣ, при твоемъ байбачествѣ, почаще надо вращаться въ такомъ обществѣ. А сестра? – образованнѣйшая, милѣйшая женщина. Съ англійскаго переводитъ для журналовъ. А Александръ Ильичъ? Практикъ, делецъ. Для тебя кладъ такой человѣкъ. Онъ теперь на одну идею напалъ… золотое дно! Вотъ поговоришь съ нимъ, онъ тебѣ разскажетъ. Но нѣтъ, я все къ Шурочкѣ возвращаюсь: вѣдь красота дѣвушка, а? Ты говори прямо…

– Хорошенькая, – согласился Гончуковъ, и слегка вздохнулъ.

– То-то же. А жизни въ ней сколько, огня! Эта дѣвушка составитъ счастье человѣку. Но только и она себѣ цѣну знаетъ. За кого-нибудь замужъ не пойдетъ. Нѣтъ, тутъ надо очень похлопотать, если кто вздумаетъ на ней жениться.

И говорившій это какъ-то странно, пытливо и строго прищурился на Гончукова своими узенькими глазками.

III

Съ Иваномъ Семеновичемъ Подосеновымъ Гончуковъ познакомился совершенно случайно, – до такой степени случайно, что даже не могъ дать себѣ яснаго отчета, какимъ образомъ это знакомство завязалось. Со второго дня Подосеновъ разговаривалъ съ нимъ уже какъ со стариннымъ пріятелемъ, являлся къ нему безъ зова, курилъ его сигары и спрашивалъ самымъ обыкновеннымъ тономъ: «ну, гдѣ же мы сегодня обѣдаемъ?» или: «а куда мы сегодня вечеромъ?»

Въ ресторанахъ Подосеновъ поставилъ сначала дѣло такъ, что по счету платилъ Родіонъ Андреевичъ, а Иванъ Семеновичъ совалъ ему два рубля, причитавшіеся собственно за обѣдъ; потомъ объ этихъ двухъ рубляхъ онъ сталъ какъ-то забывать. Но когда они отправлялись въ какое-нибудь увеселительное мѣсто, гдѣ Родіону Андреевичу точно также предоставлялось преимущество за все платить, Иванъ Семеновичъ потомъ настоятельно совалъ ему въ руки пятьдесятъ копѣекъ, внесенные за него за входъ, и на попытки Гончукова отказаться, отвѣчалъ съ достоинствомъ:

– Нѣтъ, нѣтъ, платить за себя я не позволю. Ты мнѣ другъ, даже единственный другъ, но эти расходы у насъ пополамъ. Да, душа моя, пусть каждый за себя платитъ.

Съ какихъ поръ и по какому поводу Подосеновъ сталъ говорить ему «ты», Родіонъ Андреевичъ тоже не могъ припомнить. Но привыкъ онъ къ этому, какъ русскій человѣкъ, очень скоро.

Почвою для такихъ отношеній было, конечно, то обстоятельство, что Родіонъ Андреевичъ немножко скучалъ въ Петербургѣ. Дѣла у него пока никакого не было, знакомыхъ тоже. Онъ былъ очень радъ, что нашелся безпритязательный, услужливый человѣкъ, готовый всегда и всюду раздѣлить его одиночество. Притомъ, Гончуковъ мало зналъ Петербургъ, а Подосеновъ просто поражалъ его своими знаніями по этой части. Онъ даже отыскалъ Родіону Андреевичу какую-то единственную прачку, которая, по его словамъ, одна во всемъ городѣ умѣла гладить сорочки съ ненакрахмаленною грудью.