Клещ

– Да, голубчикъ, ужъ повѣрь, – утверждалъ Подосеновъ, – въ Москвѣ есть двѣ такія, и обѣ на Арбатѣ живутъ, а здѣсь одна. Московскихъ купцы привезли изъ Біаррица: заинтересовались толщиной. Въ самомъ дѣлѣ, толстыя до невозможности: по тротуарамъ не могутъ ходить, а только по мостовой.

– Да ты видѣлъ ихъ, что ли? – спрашивалъ Гончуковъ.

– Само собою, видѣлъ: въ Москвѣ я каждаго человѣка въ лицо знаю, – увѣренно отвѣчалъ Подосеновъ, хотя не бывалъ въ Москвѣ уже лѣтъ пятнадцать.

Родіонъ Андреевичъ былъ доволенъ также, что Подосеновъ познакомилъ его съ сестрой и племянницей: это былъ первый семейный домъ, найденный имъ въ чужомъ городѣ. Правда, второй и третій вечеръ, проведенные тамъ, показались Гончукову довольно скучными: у него даже спина и поясница разболѣлись отъ тоскливаго подыскиванья себѣ покойнаго положенія; но нельзя же обойтись безъ семейныхъ знакомствъ.

Подосеновъ рѣшительно не разделялъ впечатлѣнія пріятеля.

– Это, братецъ мой, домъ, гдѣ живутъ интеллигентною жизнью, – объяснялъ онъ. – Ты къ этому еще не привыкъ; въ провинціи у васъ этого не найдешь.

Родіонъ Андреевичъ не совсѣмъ понималъ, что значитъ домъ, гдѣ живутъ интеллигентною жизнью. Сестра Подосенова, Наталья Семеновна, почему-то напоминала ему акушерку; а когда онъ встрѣтилъ тамъ гостью, которая въ самомъ дѣлѣ была акушерка, у него сложилось убѣжденіе, что Наталья Семеновна втайнѣ непремѣнно занимается этой профессіей.

– А Шурочка? – спрашивалъ Подосеновъ. – вѣдь это ртуть, вѣдь это сама жизнь! Въ нашемъ поколѣніи не было такихъ дѣвушекъ. И вѣдь прехорошенькая, а, чортъ возьми? Я тебя спрашиваю: вѣдь хорошенькая?

И Подосеновъ вскидывалъ на пріятеля такой взглядъ и такъ странно разставлялъ локти, какъ будто готовился, въ случаѣ неудовлетворительнаго отвѣта, размахнуться обѣими руками.

– Конечно, хорошенькая, – отвѣчалъ Гончуковъ, сопровождая свои слова легкимъ вздохомъ, похожимъ на икоту.

Такимъ образомъ, отношенія Родіона Андреевича къ Подосенову какъ будто упрочивались. Пріятели сдѣлались рѣшительно неразлучными, и когда Иванъ Семеновичъ опаздывалъ своимъ появленіемъ въ обычный часъ, Родіонъ Андреевичъ чувствовалъ, что ему недостаетъ чего-то.

Но вмѣстѣ съ тѣмъ, въ тайникахъ души Родіона Андреевича зрѣлъ неясный еще протестъ противъ этихъ отношеній. Онъ сознавалъ, что Подосеновъ присосался, словно клещъ, ко всему его существованію, и это иногда раздражало его. Ему казалось, что между нимъ и всѣмъ круговоротомъ жизни образовалась какая-то заслонка, и что онъ на весь міръ Божій смотритъ изъ-за спины Подосенова. Притомъ, его все чаще возмущала крайняя безцеремонность Ивана Семеновича, которую ничѣмъ нельзя было усмирить, такъ какъ она происходила изъ какой-то совершенно безсознательной наглости.

«Услужливъ, что говорить; но осаживать его непремѣнно надо, иначе совсѣмъ въ меня вопьется», – думалъ Гончуковъ, поводя усами.

IV

Обѣдъ, устроенный для родственниковъ Подосенова, прошелъ довольно оживленно. Наталья Семеновна, дама лѣтъ сорока-пяти, со взбитыми на лбу кудряшками и слѣдами мокрой пудры на большомъ кругломъ носу, находилась въ томъ радостномъ расположеніи духа, въ какое обыкновенно приходятъ дамы, когда устраивается что-нибудь въ ихъ честь одинокимъ мужчиною. Она не то, чтобы кокетничала, но немножко впадала въ балованный тонъ и показывала, что, окруженная такимъ милымъ вниманіемъ, не желаетъ держать себя слишкомъ строго. Мужъ ея, Александръ Ильичъ Рохлинъ, лѣтъ на пять постарше, высокій, костлявый, съ полусѣдыми волосами, словно выщипленной бородкой и красными вѣками, оказался необычайно рѣчистымъ человѣкомъ, и говорилъ, безъ умолку. Повидимому, онъ обладалъ обо всемъ еще большими познаніями, чѣмъ Подосеновъ: стоило только назвать какой-нибудь предметъ, какъ онъ уже сообщалъ, громко и быстро, самыя точныя о немъ свѣдѣнія. По поводу поданной форели онъ разсказалъ, какъ ее ловятъ въ Финляндіи, а когда подали фазана, изъ устъ его пролилась цѣлая лекція о фазанахъ вообще, о фазанахъ кавказскихъ, фазанахъ туркестанскихъ и фазанахъ богемскихъ. Когда рѣчь зашла о желѣзной рудѣ, онъ тотчасъ очертилъ общее движеніе металлургической промышленности, предрѣкъ ей блестящую будущность и попутно замѣтилъ, что все это развилось почти что изъ подъ его рукъ, такъ какъ онъ былъ дѣятелемъ во всѣхъ учреждавшихся обществахъ. Если рѣчь заходила о какомъ-нибудь фактѣ изъ государственной политики, онъ дѣлалъ значительное лицо, поджималъ губы и говорилъ:

– А вамъ извѣстна подкладка всего этого дѣла? Вѣдь это какъ произошло: встрѣчаются однажды министръ внутреннихъ дѣлъ и министръ финансовъ на какомъ-то офиціальномъ обѣдѣ…

И разсказывалъ цѣлую исторію, очевидно тутъ же имъ сочиненную, но получавшую въ его устахъ такой видъ достовѣрности, какъ будто онъ всю жизнь вращался среди лицъ, приглашаемыхъ на офиціальные обѣды.