Клетка

С каждым шагом мы приближаемся, мое сердце бешено колотится. Я всего в нескольких футах от дома, где находится моя дочь. В одиночестве и среди, надеюсь, мертвых тел. Мой живот сжимается, напрягаясь, когда я думаю о том, как она, должно быть, напугана. Плач. Ее щеки красные. Я сжимаю кулак, крепче обхватывая пальцами холодный металл пистолета. Гейб открывает защелку ворот, и они со скрипом распахиваются. Как только мы ступаем во двор, сквозь высокие сорняки, лая и рыча, выскакивает собака.

– Ох, дерьмо. – Гейб убирает пистолет от головы парня, целится в собаку и стреляет. Парень подпрыгивает и кричит одновременно с тявканьем собаки. Габриэль оглядывается на меня. – Это хороший знак, не так ли? Тихо. – Он не ждет ответа, просто заставляет парня идти вместе с нами к входной двери.

Музыка гудит через деревянную дверь, сотрясая ее с каждым ударом баса.

Я использую пистолет, чтобы постучать в дверь. Музыка гудит так громко, что я едва слышу, как Габриэль говорит мне подождать. Гейб снова разговаривает по телефону и затыкает ухо рукой, в которой держит пистолет. Это часть плана, от которой все зависит. Если парни в этом доме выпили этот яд, они мертвы, и мы должны притвориться удивленными. Мы должны притвориться, что нас не пустят. Мы должны притвориться, что возмущены. Вышибая дверь...

– Хесус, – говорит Габриэль, – скажи своим hombres, чтобы они открыли la puerta. Они не открывают дверь. – Габриэль стучит в дверь. – Открой дверь, coños. – Пауза. Это может быть всего несколько секунд, но ничего не происходит. – Что за хрень? – говорит он в трубку. – Ты меня подставил, Джесус? – Он смотрит на меня, и на его губах расплывается глубокая ухмылка.

– Черт возьми, – кричу я – все это часть сценария. Все это должно казаться реальным. – Что за херня, Гейб?

– Эсе, что, черт возьми, происходит? – кричит он в трубку, – Я пускаю пулю в дурацкую голову Андреа.

Мое сердце стучит в ушах.

– Что, черт возьми, происходит, Гейб?

– Иисус!

– Открой эту долбаную дверь, – стучу я по дереву. – Где моя дочь?

– Хесус, где твои ребята? Я прикончу Андреа...

Я слышу крик и ругань Хесуса. И мне наплевать, я отступаю на несколько шагов и бегу к двери, навалившись всем своим весом о дверь.

– Эсе! – говорит Габриэль. Я просто отступаю назад и снова и снова врезаюсь плечом в дверь, пока петли не начинают поддаваться. Задыхаясь, я отступаю и пинаю дверь. Он рушится, эта дерьмовая музыка раздается в утреннем воздухе.

– О, Иисус, твои ребята все мертвы, – говорит Гейб, бросая телефон на бок.

Пыль оседает, и все, что я вижу, – это тела. На полу валялись десять человек. Двое из них голые. На столе стоит пустая бутылка из-под бренди. Роберта сидит на диване без штанов, ее ноги широко расставлены, между ними на полу валяются двое мужчин. Я переступаю порог, и разбитая дверь хрустит под моими ботинками.

– Кайла? – кричу я, судорожно оглядываясь. Я чертовски зол, что она оказалась посреди этого дерьма прямо здесь. – Кайла?

Габриэль толкает парня в выбитую дверь и тычет дулом пистолета по мешковине возле виска парня.

– Уйдешь с этого места, и я тебя убью. Ты понимаешь?

Парень кивает, и Габриэль идет по коридору с пистолетом наготове.

– Кайла... малышка? – кричу я. С каждой секундой в моей груди укореняется страх. Я подхожу к стереосистеме и выключаю ее, внезапная тишина почти оглушает. Двери распахиваются, Габриэль осматривает каждую комнату. Я отталкиваю трупы, отрываю диван от стены, открываю каждый гребаный шкаф в этом дерьмовом доме, а ее нигде нет.

Я чувствую себя неловко. Потерянно. Я нахожусь на чужой долбаной земле, принадлежащей картелю, может поэтому.

– Хесус, – кричит Габриэль. – Долбаный лжец. – Я опускаюсь на стул рядом с одним из мертвецов и закрываю лицо руками. Он хватает нашего заложника и выталкивает его за дверь. – Я, блядь, позвоню ему и... – его голос затихает.

Я не могу думать. Я ни черта не могу обдумать. Ярость и потеря – величайшая гребаная потеря, которую я когда-либо испытывал – окутывают меня, как медленный туман, потому что они никогда не собирались отдавать Кайлу. Она не здесь. Ее здесь никогда не было, и если жизнь собственного сына Доминго не заставит их освободить ее, я не знаю, что произойдет. Слезы затуманивают мое зрение, и я склоняю голову к груди. Я хочу оторвать головы всем парням Хесуса. Я хочу выпотрошить их и утопить в их собственной крови, но это ничто иное, как гребаная несбыточная мечта. Если они причинят ей боль – я убью как можно больше из них, прежде чем они убьют меня. По крайней мере, я могу умереть, зная, что служу справедливости для своей маленькой куколки. Я подавляю слезы, сердито смахивая их, позволяя гневу поглотить меня. Я могу справиться с гневом, потому что он меня заводит, но, черт возьми, он меня топит. Я не могу сейчас утонуть. Я делаю ровный вдох и провожу обеими руками по лицу, прежде чем встать с грязного дивана.

Когда я выхожу на улицу, Габриэль прислоняется к «Хаммеру», опустив голову.

– Ее никогда здесь не было, не так ли? – спрашиваю я, пересекая двор, переступая через мертвую собаку, идя к подъездной дорожке.