Клетка и жизнь

Когда маме сделали операцию по удалению опухоли, то биопсия подтвердила, что это был рак. Мама вернулась домой осенью 1940 года, и я тоже вернулся от Детлафов. Через некоторое время у мамы начались боли в позвоночнике, на рентгене была обнаружена какая-то деформация, и корифеи тогдашней московской медицины, в частности рентгенологи, признали, что это был, вероятно, метастаз. Была назначена глубокая рентгенотерапия, для чего мама ездила на соответствующие сеансы. Впоследствии оказалось, что метастаза не было, а был какой-то врожденный дефект позвоночника. (Результатом этой рентгенотерапии через пять лет была рентгеновская язва на спине и инсульт с гемопарезом).

В июне 1941 года началась война. Сначала в Москве она не очень чувствовалась. Я бродил по солнечному городу и покупал книжки, в частности, купил собрание стихов Блока, которые с наслаждением перечитывал, однако постепенно ситуация ухудшалась: в июле или августе немецкие самолеты начали сбрасывать бомбы на Москву. Было решено, что мы с мамой эвакуируемся в Куйбышев (Самару). На вокзале нас провожал мамин брат, дядя Сережа. Он был замечателен, в частности, тем, что всегда говорил правду, даже детям вроде меня. «Конечно, вам надо ехать, — сказал он. — Ведь евреям, вроде Марка (он дружил с отцом), при фашистах жить нельзя, но русским, вроде нашей семьи, вряд ли будет хуже, чем при советской власти». «А что, немцы наверняка придут?» — спросил я. «Думаю, что да», — ответил он.

Вместе с нами поездом ехала семья профессора Эдельштейна, и я подружился там с его дочерьми: старшей, Эльгой, и младшей, Викторией. Я беседовал с ними в поезде и потом в Куйбышеве о биологии, но они этим интересовались мало и только веселились, когда я им с серьезным видом объяснял, что Лысенко — мой научный враг. Мы остались в Куйбышеве, а семья Эдельштейнов через некоторое время уехала дальше в Уфу.

В Куйбышеве маму, поняв ее квалификацию, сразу назначили заместителем главного врача психиатрической больницы — его звали Яков Борисович Ашкенази. Больница располагалась в районе, называемом Томашев Колок, в шести-семи километрах от Куйбышева.

Вскоре к нам приехали родственники отца — его папа и сестра Эся. В это время немцы уже были под Москвой (октябрь 1941 года), и началось паническое бегство. Эся, вместе со своим стариком-отцом, ушла из Москвы пешком. Пройдя километров 100, они сумели сесть на баржу, которая шла вниз по Москве-реке и через некоторое время дошла до Куйбышева. Дед был уже в очень плохом состоянии, у него начался сепсис. Мама и Эся за ним ухаживали, но он скончался. Как же его хоронить? Городское кладбище было далеко. Раздобыли санки, положили на санки гроб, и мы с Эсей вдвоем потянули эти санки на кладбище. Там за соответствующую мзду какие-то люди вырыли могилу.

Отец не хотел уезжать из Москвы, но, в конце концов, ушел из города пешком и каким-то образом добрался до Куйбышева. В дороге он стер себе ногу — у него начался остеомиелит стопы. Никаких радикальных лекарств тогда еще не было, а ампутировать стопу он категорически отказывался. «Мне всего 42 года, не хочу быть инвалидом. Я еще пойду в армию». Однако в один из дней августа 1942 года мы нашли его мертвым. По-видимому, это была эмболия от оторвавшегося тромба из стопы.

Мама была в больнице главным консультантом по всем лечебным делам. Она была очень занята, и я самостоятельно бродил по поселку, приобретая из личного опыта и рассказов мамы собственный «психиатрический опыт». Например, в одном из отделений был больной, который, высунувшись из окна, произносил бесконечные речи, в которых клеймил троцкистов и других врагов народа. Видимо, до заболевания он был партийным работником. Мы, мальчишки, да и взрослые слушали эти бессмысленные речи. Другая, более драматичная история, произошла осенью, когда стало холодно в палатах, а топливо не подвозили. Главврач поехал в обком и попросил выделить топливо. Там его высмеяли: война, немцы к Волге рвутся, а у вас в больнице столько здоровых мужиков — больных, и вы не можете послать их в лес, заготовить дрова? Пришлось подчиниться, и главврач велел выделить трех наиболее спокойных больных и послать их вместе с санитаром на заготовку дров. Спустя двое суток эта бригада зарубила топором санитара и спокойно привезла труп и дрова в больницу. Разбираться послали маму. «За что же вы его убили?» — спросила она бригаду. Ей спокойно ответили: они слышали, что повысились цены на ложки, и надо было уменьшить число покупателей этих ложек, вот они и решили начать с санитара. Когда о случившемся узнали в обкоме, сразу же выделили уголь на весь сезон, и больше проблем с топливом больница не имела.