– Прямо рядом с нашим домом, у дороги. Там в радиусе нескольких миль больше никто не живет – с чего бы кому-то туда приходить? Отец каждое лето ездил сюда без нас, чтобы навестить дядю Вернона, – продолжаю я. – То есть он был здесь в подходящее время. Плюс он исчезает по ночам. У него всегда находится какое-то оправдание – либо ищет аптеку, или едет за молоком, но все это какое-то охренительное совпадение. – Я прочищаю горло. Удивительно, что даже сейчас мне неловко об этом говорить. – Плюс Человек с кинжалом действует только в определенные дни месяца. Ну, типа, когда у моей матери эти дни. Я не знаю…
– Серийные убийцы иногда ориентируются по лунному циклу, – вставляет Харпер. – Я о таком читала.
– Он не серийный убийца. – Ужасно произносить это вслух. – Но дядя Вернон любил фотографировать на «Полароид». Может, они вместе этим занимались – отец и дядя Вернон. Может, он убил дядю Вернона… – Я хватаюсь руками за голову. – Господи, может, он и правда серийный убийца. Творится что-то нехорошее, Харпер.
– Ты правда думаешь, что это он? – В ее голосе появляется какая-то странная интонация. Звучит как (хотя такого точно не может быть!) облегчение. Но она тоже испугана. Я довольно часто притворялся, что мне не страшно: дома, в школе. Так что я точно могу распознать, когда люди делают то же самое.
– Я не знаю. У меня просто крыша едет.
– Ты думаешь, с Натом все будет хорошо? – шепчет она мне в плечо.
– Конечно! – Но я не знаю. К приезду «Скорой» его кожа была явно не того цвета. Когда его привезли сюда, было такое чувство, что в его теле совсем никого не осталось.
Стеклянные двери с кряхтеньем отворяются. Солнце на улице отбрасывает на парковку приглушенный бледный свет.
– Эй, вы двое, – обращается к нам офицер Харден. У нее стакан кофе размером с голову. – Тяжелый день? Останьтесь здесь еще на минутку. Мне нужно будет поговорить с вами для отчета. А потом я верну вас родителям. – Снова пройдя через стеклянную дверь, она проходит в отделение, что-то насвистывая.
– Нужно сказать ей, – говорит Харпер. – По поводу твоего отца.
Я хочу ответить, но она прижимает палец к моим губам:
– Стоп. Это очень важный момент. Что бы ты ни хотел сказать – сначала подумай. Эти слова останутся с тобой навсегда, ты никогда не сможешь их забыть. Так что ты должен быть уверен, что не пожалеешь о них.
Харпер как будто видит меня насквозь. Я собирался сказать:
Я глубоко вздыхаю:
– Да. Ты права. Я скажу ей. – Но тут меня охватывает паника. – Правда, у меня нет никаких доказательств, и вообще ничего…
Дверь в палату распахивается, и из нее снова выходит офицер Харден. Но теперь она выглядит по-другому. Ее глаза превратились в острые кристаллики. Они даже не круглые, а сузились до двух жестких точек.
Я встаю, чтобы заговорить с ней. Сейчас или никогда. Я понимаю, что если хоть на секунду замешкаюсь, то потом найду повод ничего не рассказывать.
Офицер тычет в меня острым ногтем. Все в ней внезапно стало каким-то острым.
– На место, сейчас же, – приказывает она. – Никто из вас ни на миллиметр не сдвинется, пока я не скажу.
Я сажусь. Она что-то бормочет в свою рацию, ни на секунду не отрывая от нас своего острого взгляда.
– Что происходит? – шепчу я Харпер. – Мне все равно нужно сказать ей об отце?
– Нет, Уайлдер, – отвечает она. – Думаю, уже не нужно.
От нахлынувших чувств ее лицо искажается.
За меня все сказал устричный нож, торчавший из руки Ната. Офицер Харден узнала его на полароидах. На фотографии с девочкой Эбботов, которую я нашел на дороге, рукоятки не было. Полиция не обнародовала другие снимки, но там нож можно разглядеть целиком. И рукоятка очень узнаваемая – она вручную вырезана из местного орешника Элтоном Пеллетье, отцом Ната.
А между рукояткой и лезвием нашли один микроскопический фрагмент ее волос. Волос девочки Эбботов. Наверное, они там застряли, когда он проник в ее комнату. Также предполагают, что Человек с кинжалом отрезает пряди волос детей во сне.
Мы использовали нож Человека с кинжалом, чтобы вскрывать устриц и срезать крышки от банок.
Полиция обыскала дом Пеллетье у моря. То, что они нашли, заставило всех позабыть о Человеке с кинжалом, потому что
Далеко не прилив угрожал местным купальщикам.