Клетка из слов [Литрес]

– Ты съела их? – спрашиваю я. – Только, пожалуйста, не ешь меня. – Ее руки тянутся гнилыми пальцами к моей шее. Ее белые глаза глядят на меня.

Книга почти уничтожена. Пинаю потрескивающие алые угли. «Гавань и кинжал» разлетается в прах, и в это мгновение книжные призраки взрываются красными искрами. Запах такой, будто жарят испорченное мясо. Ребекка уходит последней. Пока она горит, ее волосы светлеют и кудрявятся. Она как будто становится меньше, стройнее, атлетичнее. Она, наконец, обнаружила себя. Сложно уловить выражение ее лица в тот момент, когда она исчезает, но я надеюсь, что это облегчение.

Вскоре от книги остается только облачко пепла, подхваченное ветром. Я собираю букет из диких тюльпанов, чтобы почтить ее память, и опускаю на остывающий пепел. Алые маки кивают мне из травы. Белки шумят над головой, перескакивая с ветки на ветку. Повсюду прорастает жизнь.

Но здесь растет еще кое-что. Я без особого труда снова нахожу его, даже со своим зрением, – он как будто хочет, чтобы его нашли. Зеленые лапы. Начинаю наматывать рукав на ладонь, чтобы взяться за стебель, но потом останавливаюсь. Какой в этом смысл?

Это подходящий финал. Я закончил историю, я сжег прошлое. Здесь для меня ничего не осталось. Я – стареющее недоразумение. Рано или поздно я ослепну.

И все-таки я немного сомневаюсь.

В те выходные, когда Эмили уезжала в Хэмптонс, я зашел в интернет, чтобы найти себе, как теперь принято выражаться, партнера. И я ждал, очень долго ждал, а тот так и не появился. Но Эмили вернулась домой раньше – а меня там не оказалось, хотя я говорил, что никуда не пойду.

Эмили на самом деле хорошо меня знает – я думаю, она всегда догадывалась. Самое забавное, что она могла бы выслушать меня, если б я решился рассказать ей все. Про Ская, про свою одержимость и про все те вещи, которые мелькали во мраке между нами, как огни на воде. Но сейчас уже поздно. Слишком поздно.

Крепко хватаю болиголов. Стебель оказывается пористый, и я выдавливаю себе на руки липкий сок. Выдираю растение из земли. Корни похожи на кривые пальцы и выглядят зловеще. Я даже не стряхиваю с них грязь. В этом тоже нет смысла. Я закрываю глаза и кусаю. Вкус терпкий и свежий, совсем не похожий на яд.

Я жду. Солнце выше встает над морем. Ничего не происходит. Я пихаю еще больше болиголова в рот и яростно жую, стараясь не подавиться грязью. Мое подозрение перерастает в уверенность. Я начинаю смеяться с набитым дикой морковью ртом.

Отплевываюсь последними кусками грязи и встаю. Очевидно, это не мой финал.

Ветер доносит звук. Я резко разворачиваюсь.

– Ты здесь? – шепчу я. – Ребекка? – Но она сгорела, а это просто ветер.

Помогите, – зовет голос.

– Чего ты от меня хочешь? – кричу я.

– Сюда! – отвечает голос. – Помогите, я здесь! – Я медленно поворачиваю голову. Этого не может быть. Но это правда. Скалы зовут. Звук исходит из расщелины в скале, где Нат прятал пиво.

Я подхожу к ней.

– Ты не настоящий, – говорю я в дыру. – Ты не можешь разговаривать.

– Пожалуйста, дайте мне руку, – отвечает дыра. – Пожалуйста.

Вопреки собственному желанию так и делаю, просто чтобы доказать себе, что я прав и все это просто сон. Мне приходит полубредовая мысль, что, может быть, призрак оставил мне пива. Я уже готов нащупать гладкую стеклянную поверхность бутылки.

– Больно! – стонет скала.

– Нат? – но это не его голос. Темнота поднимается по моей руке, как чернила. Я помню это чувство, будто расщелина – темная пасть, готовая меня заглотить. Я все глубже и глубже врастаю в камни, в землю. Вспоминаю о змеях, пауках и крысах – о всех тех существах, которые живут в темных щелях. Я ахаю, но беру себя в руки, готовясь почувствовать шерсть или гладкие чешуйки, скользящие под пальцами. Но там только грубый камень.

Может, болиголов все-таки сработал? Может, я мертв? Но как я это пойму? Я по плечо застрял в скале, погребен в камне.

Мою руку кто-то хватает. Пальцы сжимаются, как клещи. У земли есть руки. Задыхаясь, я начинаю вырываться.

Спаси, – кричит Ребекка из глубин земли.

Вопреки своей воле я нагибаюсь и заглядываю в длинный темный проход.

В меня вцепились пальцы, потемневшие от грязи и крови. Я вижу полумесяц землисто-черного ногтя. Позади в темноте что-то блестит. Мигают глаза. Я сплю. Луг смотрит на меня своими блестящими глазами.

Тогда я кричу: дикий рев вырывается откуда-то из самых моих глубин. Пронзительный звук вспарывает тишину.

– Вы меня нашли! – снова кричит голос, и это не Ребекка. Вообще не женщина.

Ослабев, я замираю.

– Скай? – Галлюцинации беззвучны, снова говорю я себе. Они должны быть беззвучны.

Видимо, я, наконец, сошел с ума. Вот и все.

– Уайлдер? О Уайлдер, это ты!

Спасатели несколько дней работают кирками и дрелями, чтобы расширить отверстие в скале и вытащить Ская. Он похудел почти до неузнаваемости. Его правая рука замотана в промокшую грязную тряпку. Он без конца трясется и постоянно высовывает язык, как будто все еще пытается слизнуть конденсат, капающий со стен пещеры.