Клятвы мертвых птиц

Шерсть исчезла из-под пальцев, черты медведя стали зыбкими – и вот над Милой уже нависал не зверь, а испуганный, перемазанный в крови Дарен. Они глядели друг на друга тяжело дыша, нагие, посреди опустевшего двора.

– Что ж, отдаю свои войска в ваше распоряжение, мой царь, – нарушила тишину Горица и поклонилась Дарену.

А Мила была готова поклясться, что княгиня улыбалась.

* * *

Дарена рвало внутренностями Велислава. Весь потный и бледный, трясущийся как осиновый лист, он раз за разом корчился над тазом. С ужасом смотрел на то, что исторгло его тело, и тут же сгибался под натиском новой судороги.

Мила сидела рядом и молча гладила его по спине. Никого другого Дарен в комнату не пускал. По щекам царевича текли слёзы.

– Я сожрал… его, – выдавил Дарен, а Мила не могла до конца понять, говорил он с ней или сам с собой. – Боги, я…

По его телу прошла волна дрожи, и Дарен, измученно застонав, снова сгорбился над тазом.

– Ты… раньше не убивал людей? – спросила Мила.

Дарен покачал головой.

– А ты?

– А я убивала…

В комнате стало тихо. Мила закуталась в шаль, ей было неуютно в одной только сорочке. Рыжие волосы лежали на полу, укутывая ноги – так ей было спокойнее, будто она всё ещё была в теле лисицы.

– Необычная тема для первой беседы. – Дарен слабо улыбнулся одними губами и сел, прислонившись спиной к стене. – Как это… было?

Мила пожала плечами:

– Меня тоже тошнило. – Она помолчала немного, а потом, собравшись с силами, продолжила: – Я влюбилась… в чародея, сбежала с ним, и мы были счастливы. Жили в маленькой деревеньке. Но потом что-то изменилось. Сначала я не обращала внимания, думала, что это временные трудности, ведь наши с Лелем родители тоже временами ругались. И он стал вести себя… грубо временами. Ничего ужасного, просто мог огрызнуться на меня или назвать… никчёмной. Я ещё… Мы никак… Он очень хотел детей… Потом стало хуже, я даже не заметила как. Я не помню, как он ударил меня в первый раз. А я… я даже не пыталась уйти. Потом он перестал выпускать меня из дома, ревновал, хотя у меня даже подруг не было. Дошло до того, что он наложил на меня проклятие, чтобы никто не мог меня у него отнять. Днём, когда он уходил в город по делам, я была лисицей, а ночью, для него, я становилась человеком.

К горлу подступил ком, глаза защипало, и Мила зажмурилась от ужасных воспоминаний. Ещё никому она этого не рассказывала, даже Лелю.

– Однажды ночью всё зашло слишком далеко. Он решил, что я нашла способ сбрасывать личину лисицы днём, изменяла ему и поэтому ещё не понесла. Потому что… якобы я пью отвар, чтобы не забеременеть от любовника и не раскрыть нашу связь. Если честно, он был так взбешён, что я с трудом понимала, что он говорит. Потом он начал меня бить. Сильнее обычного, сломал мне рёбра и запястье. И тогда я впервые поняла, что могу не выжить. Этой ночью или следующей или через неделю. Я ясно осознала, что рано или поздно он меня убьёт, потому что это будет самый верный способ удержать меня при себе… Не помню, как в моей руке оказался нож… Я била его до тех пор… – Мила сглотнула и провела трясущимися руками по волосам. – До тех пор, пока он не затих. И… наверное… ещё какое-то время после…

Она глубоко вздохнула. Она любила его. Боги, как она его любила! Никогда ещё её сердце не испытывало такой боли, как испытало тогда. Оно окаменело и так и не ожило снова.

– Потом я просто сидела рядом с ним. Умоляла его очнуться… – Мила утёрла слёзы и нервно усмехнулась, посмотрев в потолок. – Он не очнулся, а я вся была перемазана в его крови. И… я не могу себя за это простить. За то, что я натворила… С рассветом я превратилась в лисицу и сбежала. И больше, что бы я ни делала, я не могла стать обратно человеком, до… до недавнего времени.

– Что ты почувствовала тогда… – спросил Дарен, и Мила безошибочно поняла, о чём он спрашивает.

– Боль, страх, горечь, вину и… облегчение. И за это облегчение я ненавижу себя больше всего.

Дарен кивнул, не отрывая от неё полных печали глаз. Он чувствовал то же самое.

– Ты защищалась, – прошептал Дарен и протянул ей руку.

Мила взяла его холодную ладонь в свою.

– Ты тоже. Ты бы погиб, если бы не выпустил медведя. Я это понимаю и не виню тебя, никто не винит.

– Я знаю. Но простить себя сложнее всего, правда?

Мила всхлипнула.

– Ты поэтому обращаешься лисицей? – спросил Дарен. – Наказываешь себя? Думаешь, что недостойна быть человеком, раз отняла чью-то жизнь?

Мила пожала плечами: она и сама не понимала до конца все эти чувства, на которые годами боялась даже взглянуть, убирала в дальний уголок сознания и пряталась от них за лисьей шкурой. Она ненавидела себя.

– Что изменилось? – Дарен говорил почти шёпотом, а его пальцы ласково гладили её ладонь.

– Я… я очень хотела… Я подумала… – Слова давались с трудом, сдавленное слезами горло почти не слушалось. – Я подумала, может быть, моя жизнь чего-то стоит. Если я помогу тебе… я смогу искупить… я вдруг очень захотела жить. По-настоящему жить. Но это… так страшно…