Клятвы мертвых птиц

Жизнь продолжала течь своим чередом. Люди толпились на рынке, лошади тянули повозки, город дышал весной, раненный недавними битвами, но живой. И эта жизнь была оплачена смертью, полита кровью и пронизана болью тех, кто сражался за этих людей. Каждый из них принёс что-то в жертву, заплатил ужасную цену за то, чтобы кто-то сумел увидеть новый рассвет. Василисе, как и многим, кто остался жив, пришлось отдать своё сердце.

Она тяжело развернулась, побрела обратно к постели, упала на подушки, свернулась калачиком и зарыдала в голос. Больно. Как же больно. Почему? Почему ей так больно?

– Спасите… Кто-нибудь. Спасите…

На одеяло ступили мягкие лапы Тирга, и он молча лёг рядом, прижавшись к чародейке тёплым боком.

Эпилог

– Ты опять всю ночь работал? – Лель вошёл в кабинет Атли, как всегда, без стука.

Атли оторвался от стопки пергаментов и зевнул. Кабинет был одновременно и его спальней, так что он сидел за столом растрёпанный и в одной рубахе. Пока шло строительство нового гарнизона, Дарен отдал добрую половину Царских Палат под нужды Гвардии. Так что все гвардейцы и воспитанники теперь – так уж сложилось – ели за одним столом с царём. И если поначалу это вызывало благоговейный трепет, то потом все – в первую очередь дети – привыкли, и обеды часто превращались в балаган, в который нередко был втянут и сам царь. Впрочем, Дарену, похоже, такая шумная компания была по душе.

Лель сел в кресло и потянулся. На месте левой руки у него теперь блестела новая, из тонкого неизвестного металла – подарок княгини Славны. В предплечье и кисти поблёскивали камни багреца – магия наполняла искусственную руку, позволяя ей работать почти так же хорошо, как настоящей. Мучали только боли. Лель просыпался по ночам в поту, пытался растирать руку, но вместо кожи находил холодный металл. Но болело. Болело так, будто под ним всё ещё осталась живая плоть. Атли успокаивал его, и они часто просто лежали до самого рассвета, отвлекаясь разговорами и надеждами на будущее.

Бывали ночи, когда и Атли не мог сомкнуть глаз, потому что стоило векам смежиться – перед глазами снова, как наяву, вырастало поле битвы. А иногда Атли снилось, что снова звенит цепь, которой он прикован к трону Зорана. До сих пор Атли старался обходить тронный зал царского терема стороной.

– Если ты не начнёшь собираться прямо сейчас, то мы опоздаем, – сказал Лель и, судя по тону, уже не в первый раз.

– Что? Куда? – Атли выплыл из пучины своих мыслей.

– Сегодня годовщина. Я же напоминал тебе вчера.

– Как уже?

Лель улыбнулся, покачал головой и взял Атли за руку, вытаскивая из-за стола.

– Совсем заработался. Пойдём скорее.

Атли рассеянно кивнул. Прошло уже три года с той битвы. Три года после смерти Кирши. И почти три года, с тех пор как Атли отказался от престола Северных Земель.

– Василиса ещё не вернулась? Дарен хотел, чтобы она тоже была сегодня с нами.

– Она отказалась, – печально улыбнулся Атли. – Сказала, что набрать воспитанников важнее глупых церемоний. Она… Иногда мне кажется, что она не выбралась из той битвы живой.

– Никто из нас не выбрался оттуда живым.

Некоторое время они стояли молча, держась за руки, и каждый думал о чём-то своём. Возможно, о том, что каждый из них оставил на том поле и на том холме.

– Ты так и не сказал ей? – вдруг спросил Лель, вскидывая на Атли быстрый взгляд.

– Про тело? – Атли замешкался, стыдливо пряча глаза. – Нет. Это, должно быть, проделки Морены. Утащить их с Зораном тела и Велесов меч украсть, чтобы над нами подшутить, вполне в её духе. А Василисе это бы могло дать ложную надежду, на… я сам не знаю на что.

– Три года прошло, – напомнил Лель.

– Не для неё.

* * *

Мила теперь практически не расставалась с Дареном. Лисицей или девушкой – всегда оставалась подле него, а он, кажется, был совсем не против. Животными они коротали время в Даргородских лесах, людьми возвращались в Царский терем. Мила так и не смогла окончательно избавиться от проклятия, да и, казалось, больше не стремилась. В конце концов Дарен принимал её любой, за что она была ему благодарна. Кто знает, возможно, однажды она найдёт в себе силы скинуть лисью шубу навсегда.

Сегодня лисица вместе с Дареном вышла на площадь, держась чуть позади. Царь обошёлся без помоста и красивых церемоний – просто вышел к людям. Ему важно было напомнить, что сегодняшний день не праздник, это день скорби и день памяти, потому что в той битве – как и в любой другой – были только проигравшие. Об этом он и говорил людям, которые приветствовали его бурными овациями, как царя-освободителя и царя-спасителя.

Дарен этого не любил.

– Три года назад мы с вами узнали страшную правду о том, что на самом деле случилось пятьдесят лет назад, – начал свою речь царь. – Алчность, тщеславие, гордыня и страх нескольких людей положили начало многолетней вражде. Маленькая ложь нескольких людей множила боль, угнетение и смерть десятки лет и вернулась к нам болью и смертью. Ненависть не может созидать. Боль не может порождать счастье. Ложь не может творить дружбу.