Клич

Прямой ответ его озадачил хозяйку. Она стала совсем уж как-то по-детски оправдываться, что время, дескать, такое, а тут незнакомый человек — вон даже и Перегудов, хоть и давнишний жилец…

— Я с Перегудовым в родстве не состою, — оборвал ее Зиновий Павлович, — и слышать о нем более не желаю.

— Да-да, — тотчас же согласилась Ядвига Сигизмундовна. По всему чувствовалось, что разговор этот завел ее в тупик.

Тогда Зиновий Павлович, которому и самому не хотелось обострять отношений с хозяйкой, поспешил ей на помощь и вторично предложил выпить кофе.

Ядвига Сигизмундовна отказалась, виновато улыбнулась Сабурову и вышла, очевидно, полагая, что ее стратагема все-таки удалась — так или иначе, но квартирант успокоил ее хотя бы на тот счет, что иметь дело с полицией он не намерен и будет вести себя со всею скромностью и осторожностью.

Кофе уже совсем остыл. Зиновий Павлович с тоской посмотрел на выпитую до половины чашечку и лёг на канапе, подложив под голову руку.

Мысли его еще недолго покружились вокруг утреннего происшествия, перескочили к вчерашнему вечеру у Бореля, а потом и вовсе унесли вдаль от Петербурга и от этой убогой комнатенки на чердаке — к делам и заботам завтрашнего дня, которые занимали его после беседы с Игорем Ксенофонтовичем самым серьезным образом.

В таких случаях, конечно, лучше всего иметь перед собою собеседника, готового выслушать тебя со вниманием. Но собеседника не было, и потому мысли Зиновия Павловича, не облаченные в словесные символы, постепенно теряли свою четкость, растекались и наплывали друг на друга, так что в конце концов и вовсе перестали быть мыслями, а сам Сабуров издал громкий храп, от которого судорожно вздрогнул и протер глаза.

В дверь снова стучали.

27

— Черт бы ее побрал! — выругался Зиновий Павлович и крикнул: — Войдите!

На пороге появился Зарубин.

— Доброе утро, Зиновий Павлович, — сказал он, держа в одной руке шляпу, а в другой трость. — Кажется, я вас разбудил?

— Пустое, — проговорил Сабуров, вставая и приближаясь к гостю. — Здравствуйте. Напротив того, я даже очень рад, что это именно вы, хотя, признаюсь, в первую минуту подумал, что снова хозяйка, оттого и голос мой вам, видимо, показался раздраженным…

— А что хозяйка? — поинтересовался Всеволод Ильич, присаживаясь на канапе и бросая трость и шляпу на стол.

— Старая ведьма ни свет ни заря явилась ко мне, чтобы выяснить, не представляю ли я для нее известной опасности. Видите ли, нашего соседа, между прочим, простого рабочего с фабрики, нынче утром забрала полиция. У него обнаружили целый склад запрещенной литературы.

— Да что вы?! — воскликнул Всеволод Ильич. — Я, знаете ли, привык, что нихилисты непременно длинноволосые студенты или что-то в подобном роде.

— Я тоже был обескуражен, — согласился с ним Сабуров. — Так что наши представления, дорогой Всеволод Ильич, несколько устарели.

— Или, скорее всего, устарели мы сами, — сказал Зарубин. — Нынче политикой стали заниматься все — своеобразное поветрие или болезнь, как оспа. Стоять в оппозиции к правительству стало едва ли не признаком хорошего тона. Да вот не угодно ли — оказываюсь на днях в весьма почтенном обществе, и первое, что слышу, так это едва ли не площадную брань в адрес Александра Михайловича Горчакова. Некий познаньский шляхтич Будкевич, развалясь в кресле, разглагольствует о национальной гордости великороссов и о том, что правительство наше ведет на Балканах трусливую политику, пытаясь кончить все миром. Ссылается на князя Черкасского и на Аксакова, что, мол, они подлинные патриоты, а не те, что занимают министерские посты, и что государю следует прислушаться к их мнению. Мы вынудим правительство объявить Порте войну, заявляет он с таким апломбом, словно за ним стоит вся Россия. Конечно, национальные чувства в обществе сильны, я не отрицаю, народ с великим участием относится к страданиям наших собратьев на Балканах, но обвинять Горчакова в трусости — это уж слишком. Дипломатия, батенька, вещь сложная и тонкая. Представляю себе, кабы этого шляхтича да в канцлеры — то-то бы нарубил дров…

— А вы-то сами как относитесь к этому вопросу? — спросил Сабуров.

— Войны не миновать, — сказал Всеволод Ильич. — Но дело следует начинать не раньше, как мы изолируем западные державы. Признаться, так и я не очень-то верю во все эти автономии, на которые возлагает надежды светлейший князь.

— Вы имеете в виду Горчакова?

— И всех, кто с ним.

— А как вы относитесь к генералу Черняеву?

— По-моему, авантюрист. Вся его деятельность в Сербии, по существу, чистейший блеф. Я с самого начала подозревал, что из этой затеи славянофилов ничего не выйдет. Скорее всего, Иван Сергеевич делал ставку именно на поражение, а не на победу, ибо поражение поставит нас перед необходимостью решительных действий.

— И тем не менее сами отправились в Белград?

— Помилуйте, Зиновий Павлович, да вы ли задаете мне сей вопрос? — удивился Зарубин и даже привстал с канапе.

— Простите, шучу. А знаете, в общих чертах я придерживаюсь вашей точки зрения, хотя некоторые характеристики ваши тоже весьма категоричны.