Клич

Между тем в настоящее время оскорбленные болгары, вследствие предосудительных поступков генерала Черняева, сосредоточиваются в Бессарабии и ждут возможности там вооружения и распоряжения.

Поэтому покорнейше прошу ваше высокопревосходительство исходатайствовать разрешения кадров для пополнения их молодыми болгарами, которые, будучи совершенно разорены турками, скитаются теперь без работы, без приюта и куска хлеба. Если эти молодые болгары будут по присяге поступать в русскую военную службу и будут вооружены закупленными для них же 20 тыс. ружьями при 4 батареях, — я полагаю, что это будет полезно как для православных там жителей, так и для России…

Излагая все обстоятельства и весь ход моих действий, смею покорнейше просить ваше высокопревосходительство, ввиду столь неопределенной теперь политики, направить мою деятельность сообразно нынешним обстоятельствам в пользу текущих и будущих предприятий на Балканском полуострове.

Отставной генерал-майор Кишельский".

— Вот видишь, Никола, — сказал Константин Борисович, когда чтение было закончено, — дело наше не потеряно, а только начинается. Я уверен, что письмо Ивана Кировича Милютин не оставит без внимания. Уже и сейчас кое-где поговаривают, что есть даже секретный план на случай войны, предусматривающий создание болгарского ополчения.

— Насколько я понял, — заметил Димитр, обращаясь все к тому же Николе, читавшему письмо, — вы не просто случайный человек, но участник событий, и даже знакомый генерала?

— Совершенно верно. Но разрешите прежде представиться — Никола Цапков, — ответил пожилой болгарин и слегка приподнялся со своего места.

— Очень приятно, поручик Лечев, — сказал Димитр. — И еще вопрос: не мог ли я раньше видеть вас под Бела Планкой?

— Постойте, постойте-ка! То-то же и вы показались мне знакомы. Вы командовали на левом фланге, не так ли?

— Все правильно. Значит, я не ошибся — именно вас я видел у знамени, когда башибузуки в третий раз попытались овладеть высоткой.

— Генерал Черняев заткнул нашими волонтерами брешь, которая образовалась после того, как полегли сербы.

— И вас ранило, а мы отступили. Я еще тогда подумал: "Вот храбрец!.." Но объясните, как же вам все-таки удалось спастись от турок?

Польщенный похвалой, Цанков порозовел:

— Я был без сознания, а ночью очнулся и добрался до наших. С тех пор мне больше не доводилось участвовать в боевых действиях. А вы, как я вижу, вернулись благополучно и без тяжелых ранений?

— Так, была маленькая царапина, — отмахнулся Лечев. Рассказывать о том, как после ранения под Бабана-Главой он был отправлен в Делиград, а оттуда вместе с Зарубиным на турецкую территорию, где, выдав себя за немецких корреспондентов, они свободно разъезжали по тылам и собирали сведения о дислокации войск, он не имел права.

— Скажи-ка на милость, — вмешался в их разговор Бо-нев, — а я и не знал, что ты участвовал в деле под Бела Планкой. Что же ты об этом ни в одном из своих писем и словом не обмолвился?

— Да полно, Константин Борисович, писал я вам и о Бела Планке, и еще кое о чем, — улыбнулся Димитр.

— Ладно-ладно, — обнял его за плечи Бонев. — Вижу, моя наука для тебя даром не прошла.

Беседа потекла по обычному руслу, посыпались остроты и прибаутки, на которые особенно щедры были габровцы Венко Мынзов и Тодор Дринов, оба сербские волонтеры, но не теряли из виду и главное: письмо Кишельского произвело на всех сильное впечатление.

Никола Цанков уже размечтался о том дне, когда свершится задуманное.

— Представляешь себе, Костя, — говорил он, глядя на Бо-нева, — въезжаю я на белом коне в родную деревню: музыка играет, пушки палят, девчата бросают цветы — и все такие красивые и нарядные, а я гляжу по сторонам с достоинством, одежа на мне справная, на боку сабля, за спиною карабин, сапоги новые блестят на солнце.

— Ишь ты, — поддел его Мынзов, — набегался у Черняева в ошметках, так чтобы сразу ему и сапоги!

— Да как же иначе? — удивился Никола. — На родной ведь земле, и не просто какой-нибудь там мазурик, а воин болгарского ополчения.

— Так уж непременно и ополчения, — сказал Дринов.

— Непременно, — подхватил Константин Борисович. — Да и Кишельский о том же пишет, чтобы стало наше ополчение надежной опорой в новой Болгарии. Я лично только так и думаю: придет день, и вокруг горстки храбрецов, которые первыми перейдут за Дунай, соберутся тысячи…

— Ох, сладко ты говоришь, Константин Борисович. А что, как посадят русские нам на шею своих воевод, да станут те воеводы пить из нас кровушку не хуже султанских беев?..

— Хватит чепуху городить! — одернул Дринова Никола. — Вот он всегда так — любой праздник испортит.

— Да не рано ли празднуете, други? — засмеялся Дринов. — Еще и за Дунай не переправились, еще и о войне не слыхать. Вот сговорятся наверху да и поладят миром? Пожалуют нам турки новый фирман, наобещают свобод да после покажут фигу. Разве так не бывало?

— Всяко бывало, — согласился Бонев, — но время теперь не то; нет, не остановятся русские на полпути, простой бумажкой от них не откупишься.