Кликуша

Сейчас пришло время прощаться. Весна спала, посасывая во сне маленький кулачок, а старуха улыбалась, думая, что ее никто не видит. Достав из кармана крошечный узелок, она нашептала на него несколько слов и надела веревочку с узелком на шею младенцу. Она слышала, как сзади к ней тихонько подошла Прасковья.

– Ну все, бабонька. Забирай свою Веснянку. Теперича моя молитва вместе с твоею полюбовью ее хранить будут. Да не забывай наговоры от болезней, которым я тебя обучила!

Старуха помолчала, задумавшись, а потом снова заговорила:

– Ну все, ступайте уже отсюдова, бабонька. Ты очистилась, кликать теперича не будешь, больше тебе здесь делать нечего. Вам жить пора, а мне – помирать уж скоро.

Прасковья обняла старуху.

– Спасибо тебе за все, бабушка Мизгириха! Если бы не ты…

Прасковья замолчала, лицо ее сморщилось, и по щекам покатились слезы.

– Ой, все! Полно! – недовольно воскликнула старуха, – не меня благодари, а Ваньку. Это он с тобой тут, как с грыжей, носился по лесу!

Старуха небрежно махнула рукой, прощаясь, и Прасковья пошла к Ваньке, стоящему между деревьями. Старуха окликнула ее на полпути.

– За внучка-то моего крепче держись, бабонька. Он хоть и сказать не может, но любит тебя крепко. С ним не пропадешь теперь.

И уже тише, чтобы Прасковья не услышала, старуха добавила:

– Ох, любовь-полюбовь… Сначала на глупости сподвигает, потом на подвиги. Ладно хоть все путем закончилося…

Прасковья еще раз помахала Мизгирихе и, повернувшись к Ваньке, улыбнулась ему. Улыбка была искренней и счастливой. Она уже и сама все это знала: знала, что Ванька вовсе не дурак, знала, что он добрый, сильный и заботливый, знала, что он настоящий мужчина – получше грубых и неотесанных сельских мужиков. Она все это знала – дотумкала, как выразилась бы Мизгириха.

***

Спустя несколько лет, в течение которых лета и зимы сменяли друг друга точно так же, как трудные дни сменяются счастливыми, Ванька построил для Прасковьи добротный, просторный дом. Он располагался в лесу, в красивейшем месте – на берегу небольшого, живописного озера. У «немого дурачка», оказывается, был талант повсюду находить красоту.

И вскоре в большом лесном доме, помимо Ваньки, Прасковьи и Весны, один за другим, появились еще четверо детей. Дом наполнился смехом и топотом детских ножек. Ванька был заботливым и добрым отцом, хоть и немым. Дети без труда понимали язык его взглядов и жестов.

Прасковья к людям не рвалась, она была вполне счастлива здесь, в лесу, в окружении своей семьи. День за днем она все сильнее влюблялась в своего сильного, выносливого и надежного мужа. После стольких родов Прасковья располнела, похорошела, ее круглое лицо теперь почти всегда украшала спокойная улыбка. Она редко вспоминала о прежней жизни, но иногда все же ходила в деревню, чтобы навестить могилку матери, которая умерла, не вынеся разлуки с дочерью, и посмотреть издали на Феденьку, своего первенца, который о ней уже и не помнил.

Освободившись от кликуши, беса, мучившего ее несколько долгих лет, Прасковья как будто заново родилась. Она почувствовала несказанную душевную легкость, к ней вернулся ее веселый нрав. А главное, Прасковья поняла, что, наконец-то, может быть по-настоящему счастливой.

Порой путь к счастью долог, сложен и тернист. Порой люди принимают за счастье нечто другое, чуждое, навязанное по ошибке кем-то другим. Порой бед и испытаний на пути к счастью столько, что, кажется, его, счастья, и вовсе не существует. А порой счастье незаметно, несмотря на то, что оно лежит прямо перед носом, и лишь кто-то посторонний может показать его, ткнув в него пальцем.

И все же тот, кто нашел его, это самое счастье, – увидел, почувствовал, попробовал на вкус, заслужил, – тот уже не выпустит его из своих рук, будет смаковать, нежить и лелеять его в своей душе. Точно так, как делала это всю свою оставшуюся жизнь Прасковья…