— Я вижу, тебе нечего объяснять. Я-то знаю, что это не твоих рук дело, но, увы, есть свидетели.
— Кто? — спросил Новиков.
— Барменша.
— Очень мило, — произнес Новиков. — Этот поганец её изнасиловал, а она показывает на меня.
— Всё тот же Шубенкин, — ответил Новиков. — Разделался со всеми, кто был в игровой, справил свою похоть, а потом ушел в окно.
— С пятого этажа, — ввернул Кузнецов. — И никто его почему-то не видел.
— Отчего же, парнишка видел, — возразил Новиков. — Тимофей. Он ему дверь открывал. Это же может подтвердить бригадир Белоусов, Тимка при мне с ним разговаривал.
— Какой Тимофей? — поморщился Кузнецов. — Не было там никаких Тимофеев. А бригадира Белоусова никто не спрашивал. Вот так-то, брат. Главное, что барменша показала на тебя пальцем. Оказывается, это ты её изнасиловал. Не мог хотя бы меня предупредить, куда идешь?
— Сапрыкин? — спросил Новиков.
— А кто же еще, — ответил Кузнецов. — Ну, что насупились? Налито же.
Глава 32. Версии
Коньяк обжег, разлился по жилочкам благостным пламенем. Какое-то время после этого, стуча ножами и вилками, они истово насыщались, потом Уханов произнес:
— Теперь ваша очередь, Андрей Петрович. Зачем звали?
— Николаич, запиши адресок, — сказал Новиков и продиктовал Кузнецову адрес вчерашнего казино. — Там бывают нищие, которые знают мою родословную. Спрашивается, откуда? Один из них натравил собаку на Петра Юрьевича, в чем мне признался.
— Очень интересно, — пробормотал Кузнецов.
— Сейчас я работаю нищим на Ваганьковском кладбище, — сказал Новиков. — Зарабатывать нам помогают люди из Добровольческой Армии, запиши, Юрок.
— Ага, — отозвался Кузнецов, записывая в блокнот и эту информацию.
— В эту чертову Армию мне поможет внедриться человек, которого я зову Жабьев, — продолжал Новиков. — Настоящей фамилии, ей-ей, не знаю. Парапсихолог, владеет всякой ерундой типа телекинез, телепатия. Еще неизвестно, кто опаснее — Шубенкин или Жабьев. Запиши, Николаич вот этот адресок, — сунул Кузнецову визитку Жабьева. — Сюда я должен явиться в понедельник в пятнадцать ноль-ноль.
Уханов невозмутимо слушал. Нет, есть всё-таки в нём финские корни: невозмутим, корректен и не поймешь — слушает или спит с открытыми глазами.
Кузнецов тщательно переписал содержимое визитки в свой блокнот и сказал:
— Вот ты, Петрович, свой телефон дал, а то занято, то трубку не берешь. Неделю не могу дозвониться.
— Дела, брат, — ответил Новиков.
— Хочу предупредить, — произнес долго молчавший Уханов. — Вам, Андрей Петрович, опасно появляться на улице в обычном виде. Вас ищут. Надели бы усы, паричок.
— Да, да, — рассеянно ответил Новиков. — Завтра же зайду в театральный магазин.
— Не надо в магазин, загляните в этот сервант, левая нижняя полка, — сказал Уханов.
— Вот и я о том же, — ввернул Кузнецов. — Ходит, как обалдуй. Тебе, Андрюха, не интересно, зачем я тебе звонил?
— Ну и? — отозвался Новиков, направляясь к серванту.
— Пока ты тут хлопочешь, весь в делах, Игорек с Фадеевым побывал в Германии и встретился думаешь с кем?
— С Колем? — предположил Новиков, выуживая из ящика парик а-ля Есенин.
— С Шубенкиным, — торжествующе объявил Кузнецов. — Этот монстр весом с двухпудовую гирю на глазах у Игорька напрочь задрал кучу отборных ниндзя барона фон Пампуха.
— Самого фон Пампуха? — переспросил Новиков, примеряя парик, который шел ему, как корове седло. — У него, я слышал, сильная школа. Ничего?
Повернулся к своим собеседникам, сияя, как начищенный самовар.
— Сними, сними, — дружно сказали Уханов с Кузнецовым.
Пожав плечами, Новиков поменял седло на прическу Леннона и спросил:
— В каком смысле задрал?
— Кому сломал хребтину, а большинству порвал горло, — ответил Кузнецов. — Но самое интересное, что границу он в обоих случая пересек в багаже, и таможня об этом не догадалась. Этого монстра не берет регистрирующая аппаратура, которая засекает любую фитюльку.
— Ну, я не знаю, — сказал Новиков. — У одного люди порхают, как воздушные шарики, другого не засекает спецаппаратура. Куда я лезу?
— Если есть хоть малейшие сомнения, — начал было Уханов, но Новиков его перебил:
— Сомнений нет, просто нужна страховочка. Как, Николаич?
— По мере сил и возможностей, — ответил Кузнецов, впрочем, без твердой уверенности в голосе.
— Да тут еще этот активист Сапрыкин, — продолжал Новиков, надевая на нос черные очки. Получился Куравлев в роли Жоржа Милославского. — Уж свои-то бы под ногами не мешались, раз помогать не помогают.
— И не говори, — согласился Кузнецов, которому этот Сапрыкин был поперек горла.
— Не то, — сказал Новиков, снимая парик и вновь копаясь в ящике.
Наконец, он нашел то, что нужно: обычный такой, не бросающийся в глаза паричок, который и на парик-то не был похож, так хорошо вписывался в рисунок черепа, а к нему элегантные усы и бородка в стиле певца голубого сала Сорокина.
Новикова было не узнать, что подтвердили оба его собеседника.