Клиника Сперанского

Это было не лишним напоминанием, потерял, парниша, бдительность, обнаглел, по людным местам шастаючи. Надо бы, пожалуй, бороденку отпустить, сказал себе Новиков. Неровен час, Сапрыкин пронюхает, тогда только держись.

Этот зал они также прошили насквозь, а вот в следующем остановились. Усадив Новикова за размеченный стол с рулеткой, Тарас сгонял поменять баксы на фишки, а пока он бегал, Андрей огляделся.

В зале было несколько столов — два картежных и этот, рулеточный. Играли человек пятнадцать, всё рожи незнакомые, с несмываемым загаром, какой бывает у зимних удильщиков, бомжей и нищих. Поскольку сейчас далеко не зима, рыбаков исключаем, остаются две последние категории, из которых можно смело вымарать бомжей. Это что же — нищие получают наравне с Пугачевой и Кобзоном? Вот так элита.

Из-за картежного стола встал человек лет пятидесяти, лениво подошел, сел рядом. Был он крепко выпивши.

— Смотрю, с Тарасом Евгеньевичем? — сказал человек. — Новенький?

— Новенький, — ответил Новиков.

— Рожа у тебя знакомая, — продолжал человек. — Где я тебя видел? Не в тринадцатом отделении милиции? Мент?

— Чекист, — усмехнулся Новиков.

— То-то я смотрю — рожа знакомая, — сказал человек. — Это не ты, случаем, к Шмаке приходил?

Говорил он тихо, но видно было, что присутствующие к разговору прислушиваются.

— Я, — ответил Новиков. — А ты откуда Петра Юрьевича знаешь?

— Я от него собаку отгонял, которая его загрызла, — произнес пьяный. — Так ты, стало быть, тот самый Новиков и есть, который косил под следователя? Ну, ты внедрился! Самому Тарасу Евгеньевичу лапши навешал. Сказать народу, кто ты есть таков?

— Зубами закусишь, — улыбнувшись, ответил Новиков. — Мне терять нечего. Слышал я, на Петра Юрьевича какой-то бомж собаку натравил. Не ты, случаем?

— А хоть бы и я, — сказал пьяный, поднимаясь. — Будь здоров, кореш.

И, вихляясь, заколбасил к выходу.

В дверях столкнулся с Тарасом, что-то шепнул ему на ухо, тот тоже шепнул в ответ, на чем они счастливо и разошлись.

— Ну, — сказал Тарас, вынимая из дипломата первую партию фишек, — ставь, Андрюха.

Новиков поставил пару фишек на чет и, что забавно, выиграл. Сумма, правда, была маленькая, но лиха беда начало. В следующий раз на прямой ставке он выиграл много больше, отчего по залу пополз слух, что новичку попёрла везуха, и несколько игроков, бросив игру, подошли понаблюдать. Все знали, чем это кончается — новичок, как правило, продувался в прах, но мог и выиграть. На этом, выиграет или продует, а также в какой по счету ставке это произойдет, наблюдатели строили свой тотализатор, не менее азартный, чем основная игра.

Вскоре Новиков уже знал, что ставить можно не только впрямую, где выигрыш наиболее велик, но также на два или три числа, на квадрат, линию, колонку, чет и нечет, и тому подобное, что фишка называется чипом, а кармашки на рулеточном колесе — челноками. Что зеро — штука опасная, так как при его выпадении ставки на красное, черное, чет и нечет замораживаются, а при повторном выпадении зеро половина замороженных ставок уходит в кассу. Но эти знания никак не влияли на стиль его игры, он по-прежнему хаотично ставил на конкретные числа, заставляя Тараса нервничать, и выигрывал много больше, чем проигрывал. Кое-кто из игроков пытался следовать его примеру, выбирая те же номера, однако именно в эти моменты Новиков продувал, выигрывал же он, только лишь оставаясь в гордом одиночестве. Сумасшествие какое-то, полнейший идиотизм.

Вот уже одного крупье сменил второй, потом третий, а Новиков всё разорял и разорял банк.

Когда выигрыш достиг двухсот тысяч баксов, бледный, потный, трясущийся администратор волевым порядком прекратил игру, заявив, что в кассе денег нет.

— Ну, нет, так нет, — согласился Тарас, стоявший за спиной у Новикова, и тихонечко шепнул бедняге-администьратору: — Наш выигрыш, Сеня, изволь заплатить.

— Изволю, — умирающим шепотом ответил тот. — Но с одним условием: ты, Тарасик, полгода сюда не ходи, дай отдышаться.

— Не прибедняйся, Сеня, — сказал Тарас. — За пару дней с лихвой вернете.

Всё слышавший Новиков усмехнулся и сгреб выигранные чипы в дипломат Тараса, тот передал дипломат администратору Сене. Сеня исчез, а секунд через десять после этого произошло неожиданное — из-за массивной кадки с фикусом вдруг вышел тот самый невзрачный молодой человек, который приходил к Новикову на кладбище и которого мы так и не назвали. Извините. Назовем его, скажем, Жабьевым и закончим на этом, так как настоящей его фамилии никто не знал.

Короче, этот самый Жабьев вышел из-за кадки, где всю игру сидел себе в удобном глубоком кресле, и подмигнул Тарасу. Тут же со стороны запертого запасного выхода, а вовсе не из зала с Кобзоном, прискакали два деятеля, в которых Шмака, будь жив, смог бы узнать странных парней с мокрой скамейки — свидетелей его смерти, и встали рядом с Жабьевым.

Тарас сразу сделался скучным-скучным. Сказал кисло:

— Пятьдесят.

— На пятьдесят, — подхватил Жабьев и воззрился на окружающих, которые чего-то ждали, не расходились.