Клинки императора

Эдолиец посмотрел направо, затем налево. Каден молился, чтобы он не заметил малыша, скорчившегося у самых его ног. «У оленят это ведь получается, – говорил он себе, сам удивляясь всплывающим в мозгу бесполезным знаниям, накопленным за долгие годы. – Олененок не имеет запаха, поэтому, если он остается неподвижным, скалистый лев проходит мимо». Он почти сумел убедить себя, что все обойдется, когда эдолиец взглянул вниз, хмыкнул и одной рукой вздернул вверх свою извивающуюся жертву – было страшно видеть, как мало усилий ему для этого потребовалось. Он поднес острие меча к животу мальчика, и тот прекратил дергаться.

– Где император? – прорычал Ут.

Патер отчаянно затряс головой.

– Дурак, я здесь, чтобы защищать его! – сказал солдат более спокойным, но все тем же жестким тоном.

– Ничего подобного! – выкрикнул Патер. – Вы хотите ему зла! Я сам слышал!

Каден снова попытался вырвать руку из крепкой, как тиски, хватки Тана, выступить вперед, на свет. Чего бы эти люди ни хотели от него, кем бы они ни были, Патер здесь был совершенно ни при чем! Однако прежде чем он успел двинуться, эдолиец быстрым точным движением вонзил меч в тело мальчика, проткнув его насквозь, так, что блестящее окровавленное лезвие вышло у того под лопаткой. Каден мог лишь ошеломленно смотреть.

– Каден, беги! – попытался выкрикнуть Патер, но его голос был ужасно слаб: полузадушенный хрип умирающего животного. Не успели слова слететь с его губ, как он обмяк и склонился вперед, опираясь на клинок.

Казалось, целую вечность Каден не мог шевельнуться. Ужасная сцена вставала перед его внутренним взором снова и снова, пока он не решил, что увиденное изгнало из его ума все остальные мысли.

Небрежно, почти с презрением Ут опустил меч, и обмякшее тело мальчика соскользнуло на землю. Крошечный холмик окровавленной одежды был размером не больше собаки. Неужели Патер действительно был настолько маленьким, настолько бестелесным? «Он казался больше из-за своего голоса, – понял Каден. – Он постоянно говорил».

От этой мысли что-то в нем переломилось – осторожность, благоразумие, страх оказались отброшены, и он с ревом прыгнул на середину двора. Он слышал, как Тан пытается его догнать, но он всегда двигался быстрее своего умиала. Полшага форы – все, что ему было нужно.

Ут повернулся на звук, и Каден увидел холодную, жестокую усмешку, разливающуюся по лицу эдолийца.

– Мы бы все равно прикончили парнишку, – проговорил он, широким круговым движением стряхивая кровь с меча. – Здесь никто не останется в живых.

«Я не обязательно должен его убивать, – подумал Каден. – Главное – его отвлечь, а потом Тан сделает все остальное». Какая-то маленькая часть его мозга подсказывала ему, что он мыслит непоследовательно. Он понятия не имел, следует ли за ним старший монах, не знал, есть ли у того при себе накцаль; он не знал даже, умеет ли тот сражаться.

Кадену было уже все равно. Он почувствовал лишь легкое беспокойство, когда из дыры в холстине появились еще два солдата, в то время как полдюжины других выбежали из-за угла павильона. Увидев фигуру, стремительно несущуюся к ним по каменным плитам двора, они приостановились, затем рассредоточились по обе стороны от своего командира. На кого бы ни напал Каден, остальные могли атаковать его сбоку. Ближайший к нему солдат уже держал наготове свой меч, и Каден неловко поднял подсвечник, чтобы защищаться.

Потом раздался хлюпающий звук, с каким металл впивается в плоть, и солдат рухнул на землю с торчащей из шеи арбалетной стрелой.

Каден не успел даже удивиться, когда двое других упали вслед за первым, хрипя и булькая кровью в горле. Остальные, колеблясь, осторожно отступили на шаг назад. С проклятием Ут оторвал взгляд от Кадена и принялся всматриваться в окружающую темноту в поисках невидимого противника.

Они оба изумленно уставились на Пирр Лакатур, выходящую на монастырский двор.

Прежде всего Каден узнал ножи – те самые, которые он видел в тайнике торговки три ночи назад, длинные, смазанные маслом боевые ножи. Лакатур держала по одному в каждой руке – свободно, словно ей не особенно и хотелось их держать. Куда-то подевались ее самодовольная купеческая развязность, веселая улыбка и несдержанные манеры. Исчезли также раболепство и неуверенность, проявившиеся в ней, когда Ут приставил меч к ее шее день назад. Если Пирр и волновали огромный двуручный меч эдолийца и толпящиеся перед ней солдаты, или же свист арбалетных стрел, падавших градом повсюду вокруг, она ничем этого не выказывала. Она шла среди этой бойни, словно атреп, вступающий в собственную бальную залу, кивая ошеломленным солдатам так, словно они были молодыми дворянчиками с потеющими ладонями, нервничающими перед своим первым танцем.

– Ананшаэль будет доволен, – заметила она, окидывая спокойным взглядом мертвые тела.

В мозгу Кадена всплыли предостерегающие слова Тана: «Эту женщину где-то натренировали подавлять самые фундаментальные функции своего тела». Луна по-прежнему светила над их головами, но ночь, казалось, стала темнее, словно бы сгустилась.