Клинки Ойкумены

Крича, как безумный, Пераль завертел рапирой. Гнедой плясал под маэстро: возбуждение седока передалось животному, и без того страдающему от укусов. Мерцающий круг, вихрь из металла бушевал над головой жеребца. Лезвие на лету рассекало звенящие стаи кровососов, крест-накрест полосовало дрянную кисею, каким-то чудом не задевая коллантариев. Но что могла сделать рапира мелким тварям, хрупким, легчайшим вампирам? В лучшем случае, отшвырнуть в сторону. Сотни москитов, или как там они звались в сатанинском реестре, упомянутом Фришем, прорывались к маэстро, впивались в лицо, шею, пронзали жалами тонкую ткань штанов. Свободной рукой Диего остервенело лупил наотмашь, отвешивая самому себе пощечины и оплеухи. Славное представление, хрипел он. Публика животики бы надорвала! Жаль, зрителей нет. Или хорошо, что нет? Все, кто есть, на сцене: участники космического фарса. К черту рапиру! Почему я не надел плащ?! Эти гады сожрут нас заживо…

Коллантарии воевали, кто во что горазд. У гематра плащ имелся, и мар Фриш с бешенством, несвойственным его расе, отмахивался им, швырнув бесполезный цеп поперек седла. Брамайни превратилась в огромную лиловую бабочку. Шелк, служивший ей одеждой, вихрем крутился вокруг пляшущей женщины. В просветах мелькало нагое тело: до стыда ли, когда заедают насмерть! Помпилианца с грехом пополам спасали доспех и щит. Щитом живчик орудовал, словно тучная сеньора — веером в летний зной. Откуда и силы взялись?

Остальным приходилось туго.

…Карни!

Диего обернулся. Рука с рапирой замерла на полувзмахе. Донья Энкарна сидела в седле без движения, все ее тело толстым слоем покрывал гнус. Бурая масса, очертаниями копирующая человека, верней, глиняного истукана, отвратительно шевелилась. Кобылица девушки также превратилась в статую: шок сковал и человека, и лошадь. А может, здесь, в адских пределах, где дьявол измышляет самые остроумные свои шутки, животные были частью всадников, воплощенным полетом сквозь дичь и бред.

— Карни!!!

Гнус набился в рот, Диего закашлялся. Не обращая внимания на бесчисленные укусы, он бросил коня вперед. «Карни жива! Я успею!» — твердил он, как припадочный, но видел другое, ненавидя себя за это. Воображение предало хозяина, живописуя трагедию. Вот маэстро сгребает с девушки покров гнуса, пачкая ладони в крови — и донья Энкарна, легче перышка, валится наземь: мертвей мертвой, высосанная насухо ордой подлых кровопийц…

— Нет!!!

Гнедой едва двигался. Так в грезах, навеянных болотной лихорадкой, бежишь от преследователя на ватных ногах. Воздух становится водой, овсяной кашей, смолой, густеющей с каждым шагом. Быстрее! Ну быстрее же! Быстрее не получалось. Время и пространство восстали против Диего Пераля. Маэстро плохо понимал, что язвит его, побуждая рваться к Карни. Любовь? Жала комарья? Шпоры, которые он вонзает не в бока гнедого, а в собственную проклятую душу? Мутилось сознание, реальность двоилась, плыла. За степью, близким лесом, беснующимися коллантариями, из-за дочери маркиза де Кастельбро, погребенной под омерзительным курганом, проступало иное. В пустоте Космоса, что не была пустотой, в пространстве, имевшем больше измерений, чем привыкли считать люди, судорожно пульсируя, висело яйцо, сотканное из света. В яйце колыхался десяток зародышей — десять сияющих узлов, десять перекрестий силовых жил, которые сетью оплели поверхность яйца и углубились в сердцевину.

Коллант.

А вокруг яйца, бесчисленными оболочками из звездного перламутра, дрожа и волнуясь, колыхалось нечто. Флуктуация: живая? мертвая? Ни то, ни другое?! Нечто тянуло к яйцу бесплотные руки: щупальца волнового спрута, квантовые хоботы. Один хобот уже присосался к трепещущему зародышу — от узла в ненасытную утробу летели стайки исчезающе малых искорок, по дороге меняя цвет. Аквамарин, изумруд, охра, киноварь. Нечто глотало, довольно отрыгивая: киноварь, охра…

Побег на рывок. Псы настигают беглецов. Валят, рвут.

Это они, псы?

— Нет! Карни!..

Маэстро вздернул гнедого на дыбы, едва не вылетев из седла. Жеребец заржал, протестуя. К протесту животного присоединилось время — оно вновь понеслось вскачь, и Диего едва не стоптал конем яйцеголового дикаря. Чудом вывернувшись из-под копыт, парень выразительно постучал себя костяшками пальцев по лбу: «Куда прешь, придурок?!» Воздух заметно посветлел. С изумлением Пераль обнаружил, что может дышать — гораздо свободней, чем миг назад. Туча насекомых по-прежнему накрывала коллант, взвихривая гудящие смерчи, но возле дикаря комарья почти не было. Те крылатые смельчаки, что подлетали к татуированному коллантарию, сгорали в воздухе — россыпями золотого песка вспыхивали огоньки, словно инопланетника окружало силовое поле.

Над странно вытянутой головой мало-помалу разгоралось бледно-желтое сияние. Оно кольцом охватывало изуродованный затылок, делалось ярче, зримей. «Святой?!» — задохнулся Диего от восторга, граничившего с кощунством. Говорят, святой Юсебио, сжигавший бесов одним мановением руки, тоже был блаженным…