Клинок Тишалла

Он семь лет изучал меня. Изучал Пэллес Рил. У него было достаточно времени, чтобы смоделировать сверхчеловеческим интеллектом все возможные комбинации ее способностей, моих умений, нашей тактики. Я знаю, он следит за мною колдовским зрением, выискивая намек на то, какие силы я попытаюсь притянуть к себе и как воспользуюсь ими. Застать его врасплох я вряд ли сумею.

Я и не пытаюсь.

Я поднимаю Косалл перед собой, повернув плоскость клинка к противнику в фехтовальном салюте. Ма’элКот отвечает мне ироническим поклоном.

— Я всегда знал, что мы придем к этому, Кейн. Мы с тобой враги от природы; потому ты возлюблен мною.

Вместо того чтобы отвести клинок направо — традиционная реакция на ответный салют, — я поднимаю его над головой, быстро, но без спешки.

В японских боевых искусствах есть понятие — переводится оно как «подобающая скорость», и усвоить его сложней всего. Двигаться с подобающей быстротой — значит действовать достаточно медленно, чтобы не пробудить защитные рефлексы противника, чтобы он не почувствовал атаки: не вздрогнул, даже не ощутил опасности. Миллионы лет эволюции по Дарвину заставляют нас воспринимать резкое движение как угрозу. С другой стороны, нельзя оставить противнику времени подумать: «Эй, блин, если он дальше высунет руку, то проткнет меня насквозь!» Равновесие хрупко; «подобающая» быстрота меняется в зависимости от ситуации и от личности противника.

Облажаешься — и турпоездка на тот свет у тебя, считай, в кармане.

Так что, покуда нас разделяет добрая сотня ярдов и Ма’элКот глядит, как сверкает на солнце меч над моей головой, и болтает, все еще болтает: «Мне всегда везло на…», я черпаю темную Силу, которая льется в меч, заставляя непослушные ноги сделать шаг.

И это становится сигналом для моей мертвой жены, заключенной в меч, — воспользоваться энергией, которую я щедро вливаю в клинок, чтобы смять пространство на манер семимильных сапог, так что щебенка, на которой стою я, и мостовая перед Ма’элКотом оказываются в одном шаге друг от друга, и нога, которую я поднял с развалин, опускается на брусчатку в полуметре от туфель под маркой «Гуччи», и меч, воздетый над моей головой, опускается ему на ключицу, когда я всем весом обрушиваюсь на чародейский Щит.

Ма’элКот успевает договорить «…врагов», прежде чем мы оба выясняем, что Косалл, питаемый черной Силой, действительно рассекает все. Включая Щиты.

Включая богов в костюмах от Армани.

8

Глаза Ма’элКота широко распахиваются, губы шевелятся беззвучно, и я налегаю на меч, покуда лезвие не выходит из тела над бедром.

Я спотыкаюсь — сраный шунт, сраные ноги! — но удерживаюсь на ногах и отступаю. Дальнейшее я хочу увидеть в подробностях.

Медленно, с ненатужным величием, словно горная лавина, его голова, правое плечо и половина торса соскальзывают со второй половины по блестящему алому склону. Ноги продолжают стоять еще пару секунд — распознать наискось перерубленные трепещущие органы почти невозможно — и знаете что?

От него не воняет.

Пахнет свежим фаршем, только что из мясной лавки. Мне как-то в голову не приходило: раз он добрых пятнадцать лет не брал в рот ни крошки, я с первой нашей встречи возводил на него напраслину.

Он вовсе не полон дерьма.

У меня остаются секунды две, прежде чем социки отстрелят мне жопу. Я трачу их с толком. Снова поднимаю Косалл, но в этот раз позволяю тяжелому клинку опуститься, маятником свисая из сжимающих эфес рук.

Ма’элКот смотрит на меня, неслышно булькая, но легкие остались большей частью в другой половине тела.

Со скоростью мысли в нескончаемом «сейчас» я вызываю перед мысленным взором образ Шенны — образ Пэллес Рил, тень богини, сияющую в ночном небе. Глаза ее сверкают, как солнце в горном ручье; рука, протянутая ко мне, нежна, как персик в тени листвы.

— Время пришло? — шепчет она в моем сердце.

— Прими мою руку, — отвечаю я.

Призрачная ладонь касается моей руки, и плоть наша становится как одна: ее кожа теплей жаркого лета красит солнцем мои отбеленные Донжоном руки, мое клейменное смертью сердце переносит ее в холодную осень. Мы сливаемся и путаемся, подвластные поверхностному натяжению и турбулентности, касаясь друг друга в геометрической бесконечности точек, и все же разделенные навеки.

Потому что живем мы все вместе, но умираем — по одному.

В этот краткий миг, соединенные таинством, по сравнению с которым наш брак — лишь бледное, выцветшее эхо дальних отзвуков, мы смотрим друг на друга и шепчем:

— Теперь я понимаю…

Мгновение мучительной тоски…

— Если бы я мог быть таким, как ты хотела…

— Если бы я могла принять тебя таким, каким ты был…

…А потом река вскипает во мне, от грязного ручейка на Кхриловом Седле до могучих рукавов в засоленных болотах Теранской дельты, где мы впадаем в океан…

…И сердце мое рвется, потому что единственное мое желание — остаться с ними навеки, но бесконечность «сейчас» подходит к концу, когда Шенна говорит:

— Прощай, Хэри.

…А я не могу даже ответить.