Клинок Тишалла

И все же я принял герб своего Дома из его рук, испытывая лишь глубочайшее почтение к принесенному дару и к тому, что означал он. Вот тогда я и осознал до конца: понял разницу между тем, каким я стал, и тем, каким хотел быть.

Кейн пытался объяснить мне в тот день, помогая одежку за одежкой натянуть церемониальное облачение.

– Настоящая проблема монархии как общественной системы, – говорил он, – заключается в том, что добродетель не наследуется. Так что наш босс решил, что у него есть идея получше.

Получше – это я.

Я бессмертен.

Неподвластен болезни, и старости, и всякой немощи, поражающей смертных. Убить меня, вероятней всего, можно, хотя Кейн уверяет, что, если тело мое окажется по случайности уничтожено, Сила, которую я называю Т’нналлдион – Мир, – воссоздаст меня в том же обличье.

Не думаю, чтобы она сильно меня изменила: переломить мое естество значило бы обессмыслить саму идею живого правителя. С тем же успехом можно было бы передать власть своду законов или назначить судьей робота, выносящего приговоры в согласии с программой, не способного на снисхождение и отклонение от закона, – а такой суд не может быть правым.

Правосудие возможно лишь для конкретного случая.

Похоже, что я остаюсь собой, если не считать потаенной связи с живым пульсом мира – неиссякаемого источника сил. Сил, без которых мне не обойтись. Лишь касание живущего во мне мира позволяет мне терпеть муку предстающих передо мной. Без него чужие страдания переполнили бы меня; и я, без сомнения, обезумел бы, изгнав от себя всех опечаленных, и кончил бы дни королем-шутом с придворными из счастливых идиотов. Если бы возможно было набрать полный двор таких идиотов.

Счастливых людей на свете так мало.

11

Многие предстали передо мной на следующий день во время аудиенции. Я упомяну лишь о тех, кто появлялся в этом рассказе, и не стану пытаться сохранить порядок, в котором приходили они, ибо не могу восстановить в памяти его даже приблизительно.

Явилась Кирендаль, чтобы от своего имени ходатайствовать о милосердии в отношении бывшего Герцога Тоа-М’Джеста; самого Герцога не видели с того дня, как он покинул здание Суда в ночь перед битвой. Я подтвердил решение покойного патриарха лишить его титула, хотя аннулировал ордер на арест и казнь, приговорив Джеста лишь к изгнанию. Как заметил когда-то Томми, убивать людей надо только за то, чего они еще не сделали. Угроза, которую бывший Герцог представляет для Империи, скорее символическая: оскорбленные чувства нелюдей, которых тот преследовал во имя Церкви, и месть со стороны родственников его жертв. Нельзя допустить, чтобы Империя смотрела на его действия сквозь пальцы.

– Но он не знал другого дома, – умоляла Кирендаль, стоя на коленях перед Дубовым троном. На ней было белое траурное платье, лицо измазано золой. – Изгнание станет для него смертным приговором. Он не дурной человек…

– Дурной или хороший – не важно, – увещевающе ответил я. – Приговор его мягче, чем он того заслуживает.

– Но амнистия…

– На него не распространяется. – Я объявил всеобщую амнистию за преступления, совершенные в период эпидемии: невозможно было бы определить, кто за что в ответе в то время, когда мало кто вообще мог отвечать за свои действия. – Преступления, за которые изгнан Джест, были совершены прежде, чем чума распространилась.

– Он друг Кейна… он помог Кейну, освободил его из камеры… – Голос ее иссяк.

– И Кейн избавляет его от казни. Кейн сделал то, от чего отказался Джест: вымолил жизнь друга. Поэтому я приговариваю преступника к изгнанию, но не к смерти.

Кирендаль опустила голову, и я захлебнулся ее болью. Слишком хорошо я ее понимал. Она молила за Джеста не потому, что он заслуживал ее поддержки, а потому, что он был ей знаком. Бывший Король оставался последним осколком прежней жизни, который она могла надеяться спасти. Кирендаль искала надежную скалу, чтобы бросить якорь в бескрайнем океане судьбы, не замечая, что скала разбила ее корабль в щепки.

Я никогда не мог решить, что добрее – позволить подобным ложным надеждам сохраняться или убить их в зародыше.

– Каково же будет мое наказание? – спросила она.

Если бы я не в силах был заглянуть в ее душу, вопрос поставил бы меня в тупик, ибо – и не думая карать – я объявил ее другом короны. Она – одна из немногих истинных героев в этой истории, чистая сердцем и сильная, неистовая защитница своего Народа. Я знал, чего она хочет и в чем нуждается, и видел, как мало схожи между собой ее потребности и желания.

– Кирендаль, вот какую кару назначаю я тебе: жить без тех, кого ты не смогла спасти. Сверх того я приговариваю тебя нести свое наказание с достоинством и не опозорить памяти погибших, взваливая на себя чужую вину. Да будет так.

Когда распорядитель уводил ее, она плакала.