Ключ от этой двери

Томилл помог Гелиэр забраться в экипаж. Коляска прошуршала колёсами по мелким камешкам дорожки, поворачивая мимо большой клумбы, и выехала из тёмных ворот, мимо изящной витой кованой решётки с вензелями, увозя их от красивого трёхэтажного дома, стоящего высоко над портом, увитого густой лозой роскошной цветущей нокты, цеплявшейся за жёлтую штукатурку.

– Аяна, что случилось? Ты что-то скрываешь? – Гелиэр вглядывалась в её лицо. – Почему ты молчишь?

– Я в порядке, – сказала Аяна. – Всё хорошо.

– Но ты упала в обморок! Ты сомлела, и была без сознания час!

– Да? Это, наверное, из-за вина. Мы пили вино на жаре. Это было глупо. Но сейчас всё хорошо.

Вороная кобылка резво рысила, и закрытый экипаж направлялся прочь по рябой брусчатке дороги, проходя через строй кипарисов, кренившихся под порывами ветра, над портом, протянувшимся по кромке берега моря, которое расстилалось к рваным краям серых туч на горизонте.

– Отец сказал, что ты можешь идти, – сказал Гелиэр, выходя из кабинета кира Эрке. – Аяна, может быть, ты всё же останешься?

– Мне надо домой.

Аяна спустилась в свою комнату на хозяйственном этаже. Она открыла короб и положила кемандже на кровать, вынула пустые бутылки и рубашку, вложила на место подушки и бережно разместила между ними инструмент, а рядом осторожно положила смычок, потом разгладила складки подушек, закрыла короб, плавно застегнув задвижку, распустила завязки мешка и сунула рубашку туда.

Зелёный камзол лежал на кровати. Аяна долго смотрела на него, не понимая, что это за вещь и как она вообще оказалась здесь. Потом надела штаны и сапоги, поправила подол платья, схватила камзол и вышла из двери на женской половине катьонте, на ходу вешая на плечо сумку.

Сенной сарай был, как всегда, пуст. Она подобрала подол и потянулась снимать штаны, но остановилась и долго стояла, глядя на свои руки. Потом расшнуровала платье и сунула его в сумку, надела камзол и вынула из кармана бороду и коробочку с клеем для неё.

Коробочка точно как-то открывалась. Она постояла, держа её на ладони, покрутила в пальцах, так и не вспомнив, и убрала в карман вместе с бородой, потом снова достала, открутила крышечку, медленно намазала лицо и приклеила сетку с волосками, прижимая пальцами.

Она зашла в конюшню. Ташта тянулся к ней за лаской. Аяна похлопала его и вывела из денника, затем из ворот, и в порывах ветра закрыла их за собой, просто притворив створки.

Гнедой шагал по брусчатке, ветер шевелил его гриву. Аяна смотрела на его шею, на его тёмную шерсть, блестящую, лощёную, цвета потемневших орешков ташты в треснувшей кожуре, на его прядающие уши, настороженно ловившие шорохи с поросших густой травой обочин мощёной дороги, – и не видела ничего.

Она проехала мимо порта, направляясь в постоялый двор, где её оставила труппа Кадиара, уезжая на острова. На полпути она спохватилась, увидев башню с часами возле конторы и корабельного сарая, и повернула Ташту налево, к центру города, на улицу Мильдет. Она ехала и ехала, и горбатые, узкие, извилистые, прямые, крутые, пологие, ровные и ступенчатые улочки сплетались и расплетались в сбивчивом, сумбурном танце, нестройном, неритмичном, нескладном, ломаном, мечущемся, растерянном, мучительно сбивающем с толку.

Ташта довёз её шагом до конюшни Перулла. Она поставила гнедого в один из четырёх денников, скользнув взглядом по изрядно погрызенным деревянным прутьям и выбоинам в стенах, которые он оставил своими копытами. Мальчик, задремавший в углу на золотистой кипе сена, возле мешков с зерном, безучастно кивнул, открыв один глаз, и она положила возле него медяк и несколько слегка заржавевших железных грошей.

Аяна вошла в арку двора Иллиры, отражавшую многократно её шаги и гулко возвращавшую их обратно, так, что они будто падали и падали сверху ей на макушку, болезненно отдаваясь в голове, и шагнула на тёмные камни двора, над которыми ветер ворошил перистые, пушистые папоротники в больших керамических горшках.

Иллира подняла голову и посмотрела на неё.

– Мама! – крикнул Кимат, бросаясь к ней и вцепляясь в штаны. – Мама!

– Здравствуй, солнышко, – сказала она, гладя его по голове.

– Аяна, а чего ты так рано? – спросила Иллира. – Что-то случилось?

– Нет. Всё в порядке, – ответила Аяна. – Всё хорошо.

– А чего отпустили-то?

– Всё хорошо. Всё в порядке.

Иллира поднялась и подошла к ней, заглядывая снизу в глаза.

– Ну-ка, посмотри на меня, – сказала она. – Прямо в глаза мне смотри. И говори, что случилось.

– Ничего, – сказала Аяна, сосредоточенным взглядом рассеянно уставившись на мочку её левого уха. – Просто отпустили. Я принесла гальку из бухты. Кидемта говорила мне.

Аяна сняла сумку с плеча, вслепую сунула туда руку и постояла так, потом присела на корточки и перевернула сумку, вытряхивая всё, что было внутри.

Иллира стояла, болезненно сморщившись, и смотрела на неё. Аяна замерла, подняла ладони и долго разглядывала их, потом плюхнулась назад, садясь прямо на булыжники двора, и медленно начала складывать обратно в сумку вещи, отряхивая каждую, осматривая и убирая в какой-нибудь из многочисленных кожаных карманов.