Ключ от пианино

У входа в «Сельхозпродукты» я занесла велосипед на крыльцо, и по жестяному козырьку защелкали тугие холодные капли. С продуктами − сельхоз и прочими − в магазине, похоже, была напряженка, зато вовсю кипела светская жизнь: веселый кудрявый дачник обсуждал с продавщицей кильку в томате, которую собирался добавить к своим двум кирпичикам черного хлеба, а рядом с ним девушка в красных шортах читала вслух все ценники подряд. «Огурцы соленые, первый сорт» вызвали у нее птичий смех без причины, если только счастье не может быть причиной, а ведь оно может, да еще как…

Я посмотрела на нее. Полные щеки с ямочками, веснушки, крестик на шелковой ниточке и удивительные глаза – крыжовник, да и только. Дачник начал смеяться тоже, и так они и смеялись дуэтом, Папагено и Папагена, и вышли на крыльцо, не придержав за собой дверь, и отправились прямо в дождь, наверное, недалеко было или все равно, далеко или нет, дождь или нет, как бывает только, если влюбишься летом на даче.

Мне, судя по всему, это абсолютно не грозило.

Вечером Азамат постучался к нам и попросил спичек.

9

– Далась тебе эта Москва. Уж лучше быть здесь первым, чем там неизвестно кем. Когда она придет, эта слава? Да и вообще. Сама же говорила, что давать концерты для всех и играть для одного – это не одно и то же, – лениво сказал Азамат и вытянул травинку из ее потускневших, уже подсохших зеленых ножен. Прикусил, сощурился на солнце – в августе оно милостиво разрешало смотреть на себя в полдень, – потом перевел глаза на противоположный берег реки.

И я поняла, что Азамат не прочь поспорить, но еще больше ему хочется купаться. И сказала:

– Москва будет через месяц, молодой человек. Месяц! Мало ли что может произойти за месяц. Пойдем лучше окунемся.

– А что может произойти за месяц? – вопросительно повторил он.

И тогда, уже заходя в эту тепловатую, парную воду, я…

Не помню точно, сказала дурь какую-то, про современные нравы… Мол, это ж типичный летний роман, мы же простимся скоро, мы разлюбим друг друга, ты почитай хотя бы – я даже не успела произнести «Франсуазу Саган», как он уже нагнал меня, в тугой тоге вызванной им же самим волны и чуть не утопил на прозрачном лягушачьем мелководье, повторяя:

− Разлюбим? А ты меня любишь? Сейчас любишь?…

И я, чистоплюйствуя, не зная еще, как обращаться с великими и глупыми словами, вырывалась из его мокрых объятий, и кожа была такая скользкая, атласная, блестящая, и я захлебнулась во всем этом, а он тряс меня за плечи, не давал подняться: «любишь или нет?»

– Скажу, – вдохнула я напоследок, приготовившись утонуть окончательно. – Скажу, когда придешь на вокзал, провожать меня.

Волны были совсем теплые, но там и сям пробивали жидкий ил подводные ледяные ключи.

Он рывком поднял меня, прижал к себе и вложил дрожащими, солеными губами прямо в мои губы:

– Приду. Только слышишь, родная, не шути так больше.

Откуда он взял это слово, которым меня больше и не звал никто? И чего меня дернуло говорить о прощании? Я же тогда так боялась играть словами. Если все-таки заговорила… неужели почувствовала, как прощание шло к нам? Или сказала, ерничая, сдуру, – а оно усмехнулось в ответ и сбылось?

***

В парке послышался четкий пульс динамиков, проснулась, как всегда по вечерам, субботняя танцплощадка, на детскую песочницу упала тень, и баба Нюра, страшно озабоченная последней партией пирожков с грибами (не успеют… надо было с ними противень сначала ставить…), пригнулась к раскаленной духовке. Мне, наконец, удалось запихнуть все домашние соленья и варенья в новый рюкзак, а свое барахло – в наш бессменный черный чемодан. Мокрая фланелевая рубашка отца, замаливая грехи на балконной веревке, плескала рукавами под терпким августовским ветерком. На столе лежал мой билет в Москву, поезд приходит в двадцать часов нуль-нуль, сказал отец, пора собираться!

Он весь день чистил ружье и готовил амуницию для будущей охоты. Дверь кладовой, в которой он хранил все это добро, была открыта – пахло оттуда тиной, зверобоем, ружейным маслом и птичьим пером – верный знак того, что надвигался сентябрь.

Я ждала, что Азамат позвонит или придет, а он – как сквозь землю.

***

Отобрав рубашку и отругав меня вечером, отец, разумеется, думал, что оборвал всю нашу «ромео и джульетту», но мы-то знали, что есть чувства сильнее родительских предрассудков.

Накануне отъезда условились встретиться, как стемнеет, у чужого дома, куда я чинно-благородно пошла в гости на день рождения Маши, дочери отцова начальника.

Стемнело быстро. Ужин плавно переходил от салата к жаркому. Никто не спешил под окно, не стучался в дверь, не отворял калитки. Я попросила разрешения позвонить, малодушно набрала номер Азамата несколько раз − там было намертво занято. Въехал на стол пирог с цветными свечками, именинница задула их, а я, едва пригубив чай, ушла, сославшись на предотъездные хлопоты. Брела домой без зонта, по дождю, который зарядил на всю ночь и хлестал так, что сломал заросли золотых шаров вдоль всей Октябрьской улицы.

***