Ключ от пианино

– Пора за ум браться, – кратко посоветовал он, вынимая мой черновик с завившимися уголками (читал! читал, не соврал мне!) из своего породистого, потрепанного, видавшего виды кожаного портфеля с золотыми пряжками. – Хорошая работа, вы о чем раньше думали, Лутарина? Ну, кое-где хромает справочный аппарат, и матерьяла, – он так и нажал на это сочное «я», – матерьяла, мяса не хватает… Подходите как-нибудь в перерыве между лекциями, поговорим. И на лекцию приходите − кстати, я все знаю, прогуливаете? А Серафимовой передайте, что так можно до отчисления допрыгаться… Она же вас привела, так где сама-то сейчас?

17

Когда в Москве проклюнулись на Мясницкой ручьи и воробьи зазвенели так, что по утрам перекрывали гул трамвая, когда легкомысленные мамаши выкатили на улицы колясочки без двойных шерстяных одеял, − словом, когда началась настоящая примавера, мы с Лиситом уведомили близких о неизбежном. Их осторожные вопросы сначала о времени года, а потом о дате привели к тому, что в апреле наш районный ЗАГС принял заявление Лисита–Лутариной, и Лисит всю обратную дорогу убеждал меня, что лучший цвет для свадебного платья – красный.

Назначено было бракосочетаться через два месяца.

С этой вестью в клюве я навестила маму, а та, вытаскивая пирог из духовки, сообщила мне с улыбкой, сияющей, как ее серебряная лопатка для пирога, что отец переезжает в Москву. Будет работать у Леонида, бывшего одноклассника, настоящего бизнесмена, сказала мама и перевязала потуже бант на своем новом атласном халате.

Было воскресное утро, самое время, чтобы поговорить о чужой работе, проектах удачливого Леонида, о коттеджах в Подмосковье, и о том, что «все так удачно, так удачно, Анютик»…

***

Лисит любил море невменяемой, полусумасшедшей любовью пловца – так что мы сбежали в Крым на майские праздники, когда в Москве только-только собиралась с силами сирень, а в Алупке ее дурман уже рыжел и терял силу.

Чуть не опоздали. Самолет, улетающий из «Внуково» в 10 часов утра, должен был взлететь минут через сорок. Мы едва пробились через грохочущий орган отбойных молотков и самосвалов при выезде из Москвы, подрезали в правом ряду «мерседес», огромный, блестящий, как баклажан, – из окна послышалась громкая цветистая брань, наш таксист облизнул губы и сказал: «Двадцать баксов накиньте за такие гонки».

По всему было ясно, что уже закончилась регистрация.

Такси притормозило у стеклянных дверей. Лисит спринтанул к табличке «Отправления» – заметьте, не оглянувшись, не усомнившись ни на секунду в том, что я следую за ним, вернее, бегу, с довольно тяжелым и норовящим расстегнуться рюкзаком в руках. Мне стало больно и смешно – смешно, потому что, в самом деле, не станешь же обижаться на Лисита всерьез, и больно, потому что новые кроссовки натерли мне ноги, потому что мой будущий муж, наверное, жил по-своему правильно, не отделял себя от меня, как тело не отделяет себя от тени – а я так не могла, я чувствовала себя неуверенно, а его – отдельно, он был горячий, земной, несомненный – но другой. И я подумала, что этой уверенностью, и напором, и стремлением решать за других, да и профессиональной удачливостью даже… Как-то напомнило… Уж не пародия ли…

И эту неприятную мысль сразу же вытеснила другая – не потерять паспорт, потому что Лисит сунул мне его в нос, паспорт и жалкий корешок, что остался от моего красивого многостраничного авиабилета:

– Подарок! Если б не я, не пустили бы ни за что!

Самолет очень тряско и грубо задевал облака, у меня ныли уши, а потом мы приземлились в неожиданно тропическую весну: пальмы, акации в полнеба, распаренная кукуруза на площади и симферопольские номера на всех машинах около аэропорта. Такси пережило небольшую метаморфозу, оставшись той же черной «Волгой», но теперь уже с ярко-красным нутром, где хриплый тенор хлопца Олега заглушил блатное радио и пахло тройным одеколоном, пока он не открыл на трассе все окна. Радио я попросила выключить, Лисит прыснул в рукав, Олег обиделся. Почти два часа езды до Феодосии по роскошно дикой пустынной дороге: шелест камешков, колючки, татарник, привкус моря в горячем воздухе.

Погода вела себя, как на рекламной открытке – солнце, воздух и вода. По утрам море было очень воспитанное, с красиво причесанным коротким прибоем, песочком на пляже и дамами в бикини. Только однажды, когда мы пришли купаться в шесть утра, заморосило и к пустому берегу, прямо к нашим ногам, подплыли дельфины. Лисит как был, в футболке и отглаженных белых шортах, ахнул и бросился в воду, но те свистнули и уплыли − мечту не поймаешь, не погладишь по мокрой, сверкающей, стеклянно-черной спине.

И постоянно, на рассвете ли, сквозь росистый туман палисадника, и в мертвый час, на углу маленькой площади, обожженной солнцем, слышалось сизое «тугу-тугу»: горлицы, обламывая листья в зарослях инжира и суматошно хлопая крыльями, по-куриному грузно перелетали здесь с крыши на крышу.