Ключ Сары

Это случилось в один из майских дней после полудня. Телефонный звонок, которого я не ждала.

Я сидела за письменным столом и сражалась со своим строптивым компьютером. Сняла трубку и сказала «алло» тоном, который даже мне самой показался слишком сухим.

– Здравствуйте. Это Уильям Рейнсферд.

Я мгновенно выпрямилась, сердце у меня забилось, но я постаралась сохранить спокойствие.

Уильям Рейнсферд.

Я онемела, вцепившись в трубку, как в якорь спасения.

– Вы еще здесь, Джулия?

Я сглотнула слюну:

– Да, просто у меня проблемы с компьютером. Как у вас дела, Уильям?

– Нормально, – ответил он.

Повисла короткая пауза, но без явного напряжения.

– Прошло много времени.

Мои слова прозвучали немного банально.

– Да, это верно, – подтвердил он.

Опять пауза.

– Вижу, вы теперь настоящая жительница Нью-Йорка. Я нашел ваши координаты в телефонном справочнике.

Зоэ оказалась права.

– Может, нам увидеться?

– Сегодня? – встрепенулась я.

– Если вы сможете, было бы отлично.

Малышка спала в соседней комнате. Утром она была в яслях. Но почему бы не взять ее с собой, в конце-то концов? Хоть я и знала, что прервать ее сиесту означает вызвать бурю недовольства.

– Я что-нибудь придумаю.

– Очень хорошо. Я подъеду в ваш квартал. Знаете какое-нибудь местечко, куда нам пойти?

– Представляете себе кафе «Моцарт»? На пересечении Семидесятой Западной и Бродвея?

– Представляю. Отлично. Скажем, через полчаса?

Когда я повесила трубку, мое сердце билось так сильно, что я едва могла дышать. Сейчас разбужу своего монстрика, проигнорирую его протесты, возьму коляску и отправлюсь.

Он был уже на месте, когда я пришла. Сначала я увидела его спину, но мгновенно узнала мощные плечи, густые серебристые волосы, в которых больше не было блондинистых прядей. Он читал газету. И, словно почувствовав устремленный на него взгляд, обернулся как раз тогда, когда я подходила. Встал и замялся; возникла некоторая неловкость, пока мы стояли, не зная, как лучше сделать: расцеловаться или пожать друг другу руки. Он засмеялся, я тоже, и в конце концов он крепко обнял меня, так крепко, что мой подбородок уткнулся ему в ключицу. Потом потянулся рукой ко мне за спину и наклонился к малышке.

– Какая прелестная принцесса! – проворковал он.

Та торжественно протянула ему своего любимого резинового жирафа.

– И как же тебя зовут? – спросил он.

– Люси, – прошепелявила она.

– Это имя жирафа… – начала было я, но он уже играл с ней, и его сюсюканья заглушили мой голос, к величайшей радости малышки.

Мы устроились за столиком, дочку я оставила в прогулочной коляске. Уильям принялся изучать меню.

– Вы уже пробовали чизкейк «Амадеус»? – спросил он, приподняв одну бровь.

– Да, и он чертовски хорош!

Мой комментарий вызвал у него улыбку.

– Вы ослепительны, Джулия. Нью-Йорк вам очень к лицу.

Я покраснела, как девчонка, уверенная, что Зоэ вскинула бы глаза к небу, если бы меня увидела.

Зазвонил его мобильник. По выражению лица я поняла, что звонит женщина. Его жена? Одна из дочерей? Ему было неудобно разговаривать у меня под носом. Чтобы не смущать его, я наклонилась к дочке и стала играть с ней и ее жирафом.

– Извините, это моя подружка.

– А.

Он уловил мое непонимание и со смехом уточнил:

– Я теперь разведен, Джулия.

Он сказал это, глядя мне прямо в глаза. Его лицо посерьезнело.

– Знаете, после того, что вы мне рассказали, все переменилось.

Наконец. Наконец он доверяет мне то, что я так хотела знать. Что было после, каковы последствия.

Я не находила слов. И боялась, что он замолчит, если я прерву его. Я засуетилась вокруг дочери, дав ей бутылочку с водой и следя с салфеткой в руке, чтобы она не забрызгала все вокруг.

Подошла официантка принять заказ. Два чизкейка «Амадеус», два кофе и блинчик для малышки.

– Все рухнуло. Это был настоящий ад. Ужасный год.

Он замолчал. Мы огляделись. Народу было много. Шумное кафе, полное света и классической музыки. Малышка улыбалась нам, что-то лепеча и размахивая жирафом. Вернулась официантка с нашими чизкейками и блинчиком.

– А теперь дела у вас наладились? – осмелилась спросить я.

– Да, – небрежно кивнул он. – Да, более-менее наладились. Но у меня ушло немало времени, чтобы приспособиться к своей новой жизни, чтобы понять и принять историю моей матери, чтобы примириться с болью. Но я держусь. Борюсь. Мне было необходимо сделать еще две-три вещи, и я сделал.

– Что именно? – спросила я, скармливая дочери маленькие кусочки блинчика.

– Я понял, что не смогу в одиночку нести в себе эту историю. Я чувствовал себя потерянным, разбитым. Жена не понимала, что со мной происходит. А мне не удавалось ей объяснить. Мы потеряли связь друг с другом. В том году я съездил с дочерьми в Освенцим, как раз перед юбилеем. Мне было необходимо, чтобы они узнали, что случилось с их прабабушкой и прадедушкой. Это было нелегко, но я не нашел другого способа. Только показать им Освенцим. Волнующая получилась поездка, и много слез, но я наконец обрел покой, потому что дочери поняли.

Лицо у него было грустное и задумчивое.

Я его не перебивала, одновременно утирая дочери рот и давая ей попить.