Ключ Сары

– Что значит «кажется»? – недоуменно спросила я.

– Я больше никогда их не просматривал. Я тогда очень торопился и был в ярости, что там не нашлось ничего о Саре. Это только разожгло мой гнев на отца.

Я прикусила губу:

– Вы хотите сказать, что полагаете, будто там ничего нет, но сами не уверены?

– Именно. С тех пор я не пытался проверить.

– Почему?

Он поджал губы:

– Потому что боялся удостовериться, что там действительно ничего нет.

– И еще больше разозлиться на отца.

– Да, – признал он.

– Значит, вы ни в чем не уверены насчет тех бумаг? И это длится уже тридцать лет?

– Да.

Наши взгляды встретились. У нас мелькнула одна и та же мысль.

Он завел мотор и на бешеной скорости рванул туда, где, как я предполагала, находился банк. Я никогда не видела, чтобы он вел машину так быстро. Другие водители яростно размахивали кулаками. Пешеходы в ужасе шарахались. Мы больше не разговаривали, но наше молчание было исполнено теплоты и надежды. Мы разделили этот момент. Впервые нас связывало что-то общее. Временами мы поглядывали друг на друга и улыбались.

Пока мы искали, где припарковаться на авеню Боске, и бежали к банку, двери его закрылись. Перерыв на обед – еще одна типично французская традиция, которая выводила меня из себя, особенно сегодня. Я чуть не плакала от досады.

Эдуар расцеловал меня в обе щеки и отвел в сторону:

– Возвращайтесь к себе, Джулия. Я дождусь двух часов, когда они откроются, и позвоню вам, если что-нибудь найду.

Я прошла по улице до остановки девяносто второго автобуса, который довез меня прямо до бюро на Правом берегу.

Когда автобус тронулся с места, я обернулась взглянуть на Эдуара. Он ждал у входа в банк – прямой одинокий силуэт в темно-зеленом пальто.

Я спросила себя, что с ним будет, если в сейфе не окажется ничего о Саре, а только пачки старых сертификатов на картины и фарфор.

Мое сердце осталось с ним.

– Вы уверены в том, что вы делаете, мисс Джармонд? – спросила врач, глядя на меня поверх своих очков-полумесяцев.

– Нет, – совершенно искренне ответила я. – Но на данный момент мне нужны эти консультации.

Она просмотрела мою медицинскую карту:

– Я с радостью сделаю это для вас, но мне кажется, что вы не в восторге от собственного решения.

Я опять вспомнила вчерашний вечер. Бертран был необычайно ласков и внимателен. Всю ночь он держал меня в объятиях, без конца повторяя, как он меня любит, как я ему нужна, но он просто не может смириться с перспективой обзавестись ребенком так поздно в своей жизни. Он думал, что, старея, мы станем уделять больше внимания друг другу, чаще путешествовать, пользуясь тем, что Зоэ становится все более независимой. Он представлял свое пятидесятилетие как второй медовый месяц.

Я слушала его, плача в темноте. Я находила столько иронии в том, что он сейчас говорил. Он почти дословно повторял то, что я всегда мечтала от него услышать. Все было в его словах: ласка, обещание, великодушие. Единственная загвоздка в том, что я носила ребенка, которого он не хотел. Мой последний шанс стать матерью. Я без конца вспоминала о словах Чарлы: «Это и твой ребенок тоже».

На протяжении многих лет я мечтала подарить Бертрану еще одного ребенка. Чтобы показать, что я на это способна. Чтобы соответствовать представлениям семейства Тезак об идеальной жене. Теперь я понимала, что хочу этого ребенка для себя самой. Моего ребенка. Моего последнего ребенка. Я хотела почувствовать его в своих руках. Молочный запах его кожи. Мой ребенок. Да, Бертран был отцом, но это был мой ребенок. Моя плоть. Моя кровь. Я так желала момента родов, когда голова младенца пробьется сквозь мое тело, чтобы появиться на свет, этого момента истины, мучительного и чистого момента рождения. Да, я c нетерпением ждала его, несмотря на слезы и страдания. Я исступленно желала их, этих слез и страданий. Но я не желала страдать и плакать над своими пустыми искромсанными внутренностями.

Покинув врачебный кабинет, я направилась на встречу с Эрве и Кристофом в «Кафе де Флор» на бульваре Сен-Жермен. Я не собиралась ничего им рассказывать, но, увидев мое лицо, они так переполошились, что я выложила все. Как обычно, их мнения разошлись. Эрве считал, что я должна сделать аборт, чтобы спасти свой брак, а Кристоф настаивал на том, что ребенок важнее и я должна любой ценой сохранить его, иначе потом буду всю жизнь жалеть.

Разгорелся спор, причем они так разошлись, что в конце концов забыли о моем присутствии и начали ругаться между собой. Это было невыносимо. Я стукнула по столу кулаком так, что задребезжали стаканы. Они удивленно уставились на меня. Это было совсем не в моем духе. Я извинилась, сославшись на то, что слишком устала, чтобы и дальше обсуждать эту тему, встала и ушла. Они, казалось, были ошеломлены. «Ничего, – подумала я, – объяснимся позже. Они мои самые давние друзья. Они поймут».