Ключ Сары

Учебный год у Зоэ только что закончился, и скоро она уедет на Лонг-Айленд вместе со своей крестной Элисон, одной из моих старых приятельниц из Бостона, которая часто разъезжала между Манхэттеном и Парижем. Я собиралась увидеться с дочерью у моей сестры Чарлы двадцать седьмого. У Бертрана отпуск только в августе. Обычно мы проводили пару недель в Бургундии, в семейном гнезде семьи Тезак. Мне там никогда не нравилось. Мои свекор со свекровью не знали, что означает слово «расслабиться». Трапезы проходили в строго обозначенное время, разговоры были убийственно банальны, детей желали видеть, но не слышать. Я не понимала, почему Бертран так настаивал на поездках в этот дом, хотя мы могли поехать в отпуск куда душе угодно. К счастью, Зоэ хорошо ладила с сыновьями Лауры и Сесили, а Бертран играл партию за партией в теннис с двумя своими свояками. Я чувствовала себя лишней, как всегда. Со временем Лаура и Сесиль стали держаться все более отстраненно. Они приглашали разведенных подруг и часами добросовестно загорали у бассейна. Груди обязательно должны быть загорелыми. Даже после двадцати пяти лет во Франции я не могла к этому привыкнуть. Свои я никогда солнцу не подставляла и чувствовала, что дамы язвят по этому поводу за моей спиной. Поэтому я предпочитала проводить время в прогулках по лесу с Зоэ, или же до полного изнеможения кататься на велосипеде – так что к концу нашего пребывания я знала наизусть все тропинки, – или же демонстрировать в бассейне свой безукоризненный баттерфляй, пока другие женщины лениво курили в крошечных купальниках от «Erès»[33], никогда не знавших воды.

«Эти француженки – просто завистливые шлюшки! Ты обворожительна в бикини», – поддразнивал меня Кристоф всякий раз, когда я плакалась о своих летних тяготах. «Они бы болтали с тобой, если бы ты была вся в целлюлите и варикозе!» Я прыскала от смеха, но не очень-то ему верила. И все же я любила красоту тех мест, старый спокойный и всегда прохладный дом – даже самым жарким летом, – большой заросший сад с его столетними дубами и видом на прихотливые извивы Йонны. Любила я и соседний лес, где мы с Зоэ прогуливались долгими часами и где, когда она была еще совсем маленькой, ее очаровывало щебетание птиц, странная форма ветки или неожиданный отблеск пруда.

По словам Бертрана и Антуана, квартиру на улице Сентонж должны были закончить к сентябрю. Бертран с его командой проделали отличную работу. Но я не могла себе представить, что буду там жить – зная все, что произошло. Стену снесли, но это не стерло во мне воспоминание о потайном шкафе, где маленький Мишель ждал возвращения сестры. Но так и не дождался.

Эта история неотступно меня преследовала. Я вынуждена была признать, что без малейшего нетерпения ждала переезда в обновленную квартиру. Я страшилась там спать. Я страшилась бесконечных мыслей о том, что помнили тамошние стены, и не знала, как с этим бороться.

Еще тяжелее мне делалось от невозможности обсудить это с Бертраном. Мне так не хватало его прагматичного, даже приземленного взгляда на вещи, мне так хотелось, чтобы он убедил меня, что, несмотря на все ужасы, мы сможем там жить. Но любой разговор на эту тему оказывался под запретом. Я дала слово его отцу. И все же я спрашивала себя, что бы сказал Бертран, узнай он всю эту историю. А его сестры? Я постаралась вообразить их реакцию. И реакцию Мамэ… Мне не удалось. Французы всегда замкнуты, как устрицы. Нельзя ничего показывать. Ничего проявлять. Все должно быть гладко и пристойно. Только так. И всегда было так. А мне казалось, что с подобными установками трудно жить.

Зоэ уехала в Америку, дом опустел. Я проводила большую часть времени в бюро, работая над сложной статьей для сентябрьского номера, посвященной молодым французским писателям и обзору парижской литературной жизни. Интересно, но трудоемко. По вечерам мне было все труднее уходить из бюро: претила перспектива оказаться одной в гулкой пустой квартире. Я всегда выбирала самый длинный кружной путь, отдавая предпочтение тому, что Зоэ называла «маминой манерой долго срезать дорогу», и наслаждалась пламенеющей красотой закатного Парижа. В столице мало-помалу воцарялся дух покинутости, что стало еще очевиднее четырнадцатого июля, и это было восхитительно. Магазины опускали железные шторы и вывешивали объявления: «Закрыто на время отпусков – мы откроемся 1 сентября». Наступал период, когда приходилось долго искать работающую аптеку, бакалею, булочную или прачечную. Парижане разъезжались праздновать лето, оставляя родной город на откуп туристам. И когда я теплым июльским вечером возвращалась домой, пройдя от Елисейских Полей до самого Монпарнаса, я говорила себе, что Париж без парижан наконец-то мой.