Ключ Сары

Да, я любила Париж, я всегда его любила, но когда я шла по мосту Александра III на закате дня, глядя на купол Инвалидов, сияющий, как невиданная драгоценность, я чувствовала, что мне так не хватает Штатов, что внутри все горит от боли. Я мучилась ностальгией по стране, которая оставалась моей родиной, пусть даже больше половины жизни я провела во Франции. Мне не хватало многого: простоты, свободы, пространства, естественности, языка, легкости обращения на «ты» к кому угодно. Я так и не сумела уловить разницу между «вы» и «ты», что все еще приводило меня в замешательство. И – вынуждена это признать – мне не хватало сестры и родителей. Мне не хватало Америки. Как никогда.

Подходя к кварталу, где мы жили, обозначенному суровой башней Монпарнаса (которую парижане обожали всячески поносить, а я любила, потому что находила по ней дорогу, где бы ни оказалась в Париже), я вдруг спросила себя, а как выглядел Париж во время Оккупации. Париж Сары. Серо-зеленые мундиры и круглые каски. Комендантский час и Освенцим. Указатели на немецком, написанные готическими буквами. Гигантские свастики над благородными каменными зданиями.

И дети с желтой звездой на груди.

Клиника была выдержана в стиле «шик и уют», с улыбающимися медсестрами, услужливыми регистраторшами и ухоженными растениями, над которыми поработал хороший флорист. Меня попросили лечь в клинику накануне, пятнадцатого июля. Бертран был в Брюсселе, подписывал крупный контракт. Я не стала настаивать, чтобы он остался со мной. В определенном смысле я чувствовала себя даже лучше без него. Мне было проще устроиться в палате, выкрашенной в изящный абрикосовый цвет, если я была одна. В другое время я бы, конечно, задумалась, почему присутствие мужа представлялось мне до такой степени излишним. И была бы удивлена. В конечном счете разве он не часть моей жизни, разве он не присутствует в ней ежедневно? Я оказалась одна в этой клинике, мне предстояло в одиночку пройти через самый суровый кризис в моей жизни, и все же для меня было облегчением знать, что мужа нет рядом.

Двигалась я механически. Сложила одежду, поставила зубную щетку на полочку над раковиной, посмотрела в окно на буржуазные фасады тихой улицы. Внутренний голос что-то шептал мне, но я старалась игнорировать его на протяжении всего дня. Какого черта я здесь делаю? Я что, совсем спятила, чтобы согласиться на такое? О своем решении я не сообщила никому, кроме Бертрана. А главное, я не хотела вспоминать о той чарующей улыбке, которая появилась на его лице, когда я объявила, что согласна на аборт, и том, как он обнял меня и с безудержным пылом целовал в шею.

Я села на узкую кровать и достала из сумки папку «Сара». Сара была единственным существом, о котором я сейчас могла позволить себе думать. Отыскать ее стало для меня священной миссией, единственной возможностью жить с высоко поднятой головой, рассеять печаль, которой было окутано мое существование. Найти ее, но как? Я не обнаружила ни Сары Дюфор, ни Сары Старзински ни в одной телефонной книге. Это было бы слишком просто. Адрес, значившийся в письмах Жюля, больше не существовал. Поэтому я решила начать поиск с сыновей или внуков – с тех мальчиков, которые стояли рядом с Сарой на фотографии из Трувиля: Гаспара и Николя Дюфоров, которым сейчас должно быть лет шестьдесят-семьдесят.

К несчастью, фамилия Дюфор довольно распространенная. Только в районе Орлеана их сотни. А обзванивать нужно по одному! На той неделе я взялась за дело, часами рылась в Интернете, обложилась телефонными справочниками, беспрерывно названивала, но конечный результат был обескураживающим.

Но сегодня утром я позвонила некой Натали Дюфор, чей телефон обнаружился в парижском справочнике. Мне ответил молодой веселый голос. В энный раз я произнесла свою маленькую речь: «Меня зовут Джулия Джармонд, я журналистка и разыскиваю некую Сару Дюфор, родившуюся в тысяча девятьсот тридцать втором году. Единственные имена, которые мне удалось найти, это Гаспар и Николя Дюфоры…» Она меня прервала: да, Гаспар Дюфор ее дедушка. Он живет в Ашер-лё-Марше, недалеко от Орлеана. Его имя фигурировало в моем красном списке. Я вцепилась в телефонную трубку и затаила дыхание. Затем спросила, говорит ли ей что-нибудь имя Сары Дюфор. Девушка рассмеялась. Смех был хороший. Она объяснила, что родилась в восемьдесят втором году и мало что знает о детстве деда, и нет, она никогда не слышала о Саре Дюфор. Во всяком случае, это имя ничего ей не говорит. Затем предложила, что, если я хочу, она позвонит дедушке, но предупредила, что дед еще тот медведь и терпеть не может телефон, но она готова мне помочь и перезвонит, когда поговорит с ним. Взяла номер моего мобильника. Потом поинтересовалась: «Вы американка? Обожаю ваш акцент».