Ключ Сары

Сердце забилось так сильно, что мне стало почти больно. На экране снова появился ведущий и перешел к другому сюжету. Было еще слишком рано звонить Натали Дюфор. Придется подождать еще час или два. Мои ноги уже выплясывали в бумажных бахилах. Вся история Сары Дюфор… Что мне расскажет Гаспар Дюфор? Что я узнаю?

В дверь постучали. Я вздрогнула. Медсестра и ее слишком широкая улыбка вернули меня к реальности.

– Пора, мадам, – коротко сказала она, демонстрируя все свои зубы.

Я услышала, как перед дверью поскрипывают колеса каталки.

Внезапно на меня снизошло озарение. Никогда еще это не представало настолько ясным, настолько простым.

Я встала и спокойно сказала:

– Извините, но я передумала.

Я сняла бумажный колпак. Медсестра ошеломленно смотрела на меня:

– Но, мадам…

Я содрала с себя рубашку, порвав ее. У медсестры сделался такой вид, будто я шокировала ее своей внезапной наготой.

– Хирурги ждут вас!

– А мне плевать, – твердо сказала я. – Я не пойду с вами. Я хочу оставить этого ребенка.

Она состроила возмущенную гримасу:

– Я немедленно позову врача.

Она ушла. Я услышала осуждающее шлепанье ее сандалий по линолеуму. Надела джинсовое платье, влезла в туфли, взяла сумку и вышла из палаты. Скатилась по лестнице, заставляя шарахаться медсестер с подносами, которые разносили завтрак. Я забыла в ванной зубную щетку, прокладки, шампунь, мыло, дезодорант, дневной крем и косметику, но мне это было по барабану. Я бегом проскочила через безукоризненно элегантный приемный покой. По барабану! По барабану! Совершенно по барабану!

Улица была пуста. Тротуары Парижа блестели, как всегда в этот час. Я схватила такси, и оно повезло меня домой.

Шестнадцатое июля две тысячи второго года.

Мой ребенок. Мой ребенок надежно укрыт во мне. Мне хотелось плакать и смеяться. Что я и сделала. Водитель такси смотрел на меня в зеркальце, но мне это было по барабану. У меня будет этот ребенок.

По моей грубой прикидке, на мосту Бир-Хакейм собралось около двух тысяч человек. Выжившие. Их семьи. Их дети и внуки. Раввины. Мэр Парижа. Премьер-министр. Министр обороны. Куча политиков. Журналисты. Фотографы. Франк Леви. Множество цветов, палатка, по́лы которой раздувал ветер, белая трибуна. Внушительное собрание. Гийом стоял рядом со мной, с торжественным лицом и опущенными глазами.

Внезапно в памяти всплыло лицо старой дамы с улицы Нелатон. Никто не вспоминает. Да и с чего бы? Это самые мрачные страницы нашей истории.

Мне захотелось, чтобы в это мгновение она оказалась здесь, чтобы увидела сосредоточенные и взволнованные лица, которые меня окружали. На трибуне пела красивая женщина зрелого возраста с густыми золотисто-каштановыми волосами. Ее чистый голос перекрывал городской шум. Потом слово взял премьер-министр Жан-Пьер Раффарен.

– Шестьдесят лет назад здесь, в Париже, но также и на всей территории нашей страны было положено начало ужасной трагедии. Мы всё быстрее двигались к настоящему кошмару. Тень Холокоста уже нависла над невинными людьми, собранными на Зимнем велодроме… В этом году, как и каждый год, мы собрались здесь, чтобы вспомнить. Чтобы ничего не забыть, не забыть преследований, травли и разбитой жизни множества французских евреев.

Слева от меня какой-то старик достал носовой платок и высморкался. Тихонько. Я сердцем была с ним. Кого он оплакивал? Кого потерял? Пока премьер-министр произносил речь, я рассматривала толпу. Был ли здесь кто-нибудь, кто знал и помнил Сару Старзински? А вдруг она и сама где-то тут? Здесь, сейчас? Вдруг с ней пришел муж, ребенок, внук или внучка? Вдруг она стоит позади меня? Или впереди? Я сосредоточилась на всех женщинах около семидесяти, вглядываясь в полные достоинства морщинистые лица и надеясь узнать прекрасные миндалевидные глаза. Вдруг мне стало неловко так вести себя среди этой скорбной толпы. И я опустила глаза. Голос премьер-министра, казалось, набирал силу и ясность, отзываясь в каждом присутствующем.

– Да, Вель д’Ив, Дранси, Компьень и все перевалочные лагеря, эти приемные покои смерти, были организованы французами, управлялись и охранялись французами. Да, первый акт Холокоста был сыгран здесь, при участии французского государства.

Толпа в задумчивом молчании слушала речь. А я смотрела на этих людей, пока министр продолжал говорить все тем же мощным голосом. Лица были спокойны, но каждое из них несло печать горя. Печать, которую невозможно стереть. Министру долго аплодировали. Люди плакали и обнимались.

Не выпуская руки Гийома, я подошла поговорить с Франком Леви, который держал под мышкой номер «Seine Scenes». Он тепло поздоровался и представил нас нескольким журналистам. Потом мы почти сразу ушли. Я рассказала Гийому, что отыскала фамилию и имена бывших жильцов квартиры Тезаков и что это некоторым образом сблизило меня со свекром, который шестьдесят лет носил в себе тяжкую тайну. А еще я рассказала, что продолжаю поиски Сары, девочки, которая сбежала из Бон-ла-Роланда.