Ключ Всех Дверей. Бракирийский след (СИ)

Виргиния, уже обсохшая после душа, вышла в одну из малых гостиных – и была несколько удивлена, застав там самого Так-Шаоя. Время позднее, она полагала, что он, устав от многочисленных встреч и речей, сейчас отправился спать. Пожилой гроум задумчиво покачивал высокий бокал с каким-то напитком, кажется, алкогольным, и кажется, бокал это был первый, по крайней мере, пьяным Так-Шаой не выглядел и не ощущался. Виргиния невольно подумала, что впору решить, что для таких случаев кто-то специально подбирает освещение, расставляя лампы и регулируя их яркость так, чтобы падающий свет резче, контрастнее обозначал морщины, оттенял бледность и усталость лица. В фильмах ещё обычно подбирают соответствующую музыку, здесь, по понятным причинам, музыки не было, если только в её воображении… Вот он, пожалуй, истинный момент… истории. У эпохи, у исторического события есть своё лицо, подчас очень конкретное лицо. У гроумской революции таких лиц было два – Лионасьенне, но этого лица никто не сохранил в памяти, её лицо за мгновение до смерти… и лицо шестидесятилетнего ранкезского олигарха и нового правителя Автократии, сидящего здесь и делящего уединение с высоким бокалом и тёмно-золотой, украшенной затейливой растительной вязью бутылкой.

– Господин Так-Шаой, вы…

Гроум обернулся.

– Вы, вероятно, хотели заметить, что выражение моей физиономии несколько далеко от триумфа и радости? Не беспокойтесь, госпожа Ханниривер, вы всё понимаете – и я понимаю. В моей жизни не так много людей, кто может запросто войти и заметить, что я не в самом бодром расположении духа… У каждого человека такие люди должны быть. Хотя бы один-два. Иначе не выжить.

– Это из-за Талик.

Так-Шаой кивнул, глухо звякнули золотые бляшки на той части парадного одеяния, которую он не снял. Виргиния опустилась на одну из огромных, как матрасы, расшитых золотом и бисером подушек, чувствуя некоторое отвращение при мысли, что их давили своими задницами Маргус и его свита. На месте Так-Шаоя она б, наверное, сожгла это всё. Может, на своём заняться…

– Вы знаете… Вы ведь узнали даже раньше, чем я. Вы не чужая здесь, госпожа Ханниривер. Знаете, вы нравились моей дочери… Садитесь. Вы знаете… всё для детей, и то, что делал, что все мы сделали – это ведь было для неё… Я проживу, быть может, ещё лет тридцать… Но я не вечен и я спокойно к этому отношусь. У меня было, кому продолжить, в чьи надёжные руки передать… Но жизнь распорядилась иначе, что ж. У нас не считается, что пережить детей – это что-то неестественное и чудовищное. Так бывает, и всё. Я предпочёл бы не переживать свою жену, я предпочёл бы не переживать Талик. Но наша власть, госпожа Ханниривер, всегда должна быть чем-то ограничена. Иначе мы перестанем чуять землю под ногами… Мне больно, но я своей дочерью горжусь. Я говорю это всем, потому что я действительно так думаю. Можно говорить, что это было неправильно и несправедливо, то, как она погибла… Но в войне нет неправильной и бессмысленной жертвы, своей смертью, своим самым малым и рядовым подвигом славен каждый солдат. Явись Талик сейчас передо мной, – он горько усмехнулся, – я устроил бы ей знатную выволочку… И получил бы скандал в ответ… И это тоже было бы частью моей гордости, и мы оба знали бы это. Это просто минута опустошённости и тоски… перед большим делом, которое нам всем предстоит. У меня больше нет дочери, для которой я это делал, но у меня всё ещё есть сделанное. И у меня есть мой сын Матап.

– Который сейчас на Андроме…

Гроум кивнул, делая глоток, а потом встал – снять с резного стеллажа у стены (господи, это, в самом деле, слоновая кость или что-то подобное?!) второй бокал.

– Вот как всё сложилось… Матап, это вы знаете, не самый сообразительный парень, и он у меня скорее про запас был… Ничего, ещё верю, научится, я ещё живой, и чьим заботам его поручить, всегда находил…

Виргиния приняла из рук Так-Шаоя второй бокал. Гроумская посуда в принципе тяжеленная, к этому она уже привыкла, этот на общем фоне даже довольно лёгкий. Тут попадалось несколько, в стенки которых вправлены драгоценные камни величиной около куриного яйца. Всё-таки чувство меры диктаторам в принципе не свойственно. Вот зачем? Алкоголь одинаково пьётся и из копеечных керамических кружек…

– Но сейчас вы тревожитесь за него.

В тёмном зеркале жидкости качнулся потолок, сомнительно украшенный причудливой лепниной, изображающей, кажется, что-то мифологическое, край подвешенного на массивной цепи котла, в котором обычно плавились различные благовония – сейчас он был поднят под самый потолок и, надо думать, полностью выстыл.