Ключ Всех Дверей. Бракирийский след (СИ)

– Лоран, я хочу этого ребёнка, и точка. Твой отец может грызть себя сколько хочет за то, что твоя мать нечаянно забеременела, а он не ожидал этого и совершенно не знал, что с этим делать, но я не жертва несчастного случая и отсутствия контрацептивов, я знала, что делаю, и ни о чём жалеть не собираюсь. То есть, конечно, я совершенно не была уверена в успехе, всё же мы разные биологические виды… Кстати, ты никогда не думал, что это переворачивает все представления, сложившиеся в ксенобиологии? Большинство рас способны, так или иначе, к прямому спариванию, не всегда от этого можно получить полноценное удовольствие, но почти никогда не получить потомство естественным путём. Даже этот полицейский, о котором ты рассказывал, Алварес, рождён лабораторным путём, хотя казалось бы, куда ближе, чем люди и центавриане. А ранни как будто особенные. Ты не только получился естественным путём, но и сам способен к размножению, что по идее для гибридов невозможно.

– Я не знаю, как это объяснить, – помотал головой Лоран, – я в этом не разбираюсь. У моего отца не было женщин, кроме моей матери, у меня не было женщин, кроме тебя.

– Ну и не надо объяснять, – Люсилла поцеловала его в губы, – люди вот, например, любят говорить, что дети – это чудо и божий дар. Я согласна. У нас должны быть, как минимум, дочка и сынок. Лоран, я просто знаю, что на самом деле ты этого хочешь. Чтобы у тебя был кто-то ещё родной по крови, похожий на тебя. Я, конечно, не ранни, но ведь и ты в строгом смысле не ранни, ты не рос в родном мире. И… наши дети, может быть, и не получатся, как ты, со всеми признаками только одного родителя, но они ведь наверняка будут более долгоживущими. Это должно тебя успокаивать.

Лоран не знал, успокаивает ли это его. Он знал, что Люсилла – не из тех, о ком можно позаботиться насильно, несмотря на то, что лично она зачастую именно так и делает. Неизвестно, рассказывал ли кто-нибудь ей земной афоризм «Чего хочет женщина, того хочет бог», но жила она, кажется, в точности по этому принципу. Тогда, в их первый интимный вечер, расстёгивая своё праздничное бальное платье, она, можно поклясться, знала почти наверняка, что он не оттолкнёт её и не уйдёт. Не сможет. Она потом, улыбаясь, сказала, что ничего не знает о стандартах сексуальной привлекательности ранни, но ведь он сам о них ничего не знает. Во всяком случае, когда взгляд его скользнул по раскрывающемуся шёлковому бутону – по обнажившейся, в вырезе расстёгнутого платья, округлой девичьей груди с тёмными острыми сосками, она, хоть ранни и невозможно просканировать, знала, что он чувствует. Именно то, чего ей и хотелось.

– Ну что, – промурлыкала она, когда её губы оторвались от его губ, – твоё тело, кажется, находит моё тело вполне привлекательным. А ты сам как – солидарен с ним, или займёшь позицию нейтралитета?

Он смотрел в её насмешливые, горящие интересом и разгорающимся желанием глаза и с шумом ловил приоткрытыми губами воздух – хотя задыхаться, это ранни вообще-то обычно не свойственно. Её руки зарывались в его длинные серебристые волосы, обвивали шею, пуговица за пуговицей расстёгивали рубашку.

– Люсилла… но ты же… как ты можешь со мной… Я ведь не бракири.

– Мой любимый ответ – и чо?

Лоран чувствовал, как гибкое горячее юное тело прижимается к нему, передавая свой жар, заставляя холодную густую кровь бежать по жилам быстрее. Несомненно, то же чувствовал отец, когда-то давно – так же постигал это откровение, что можно передать немного жизни телу ранни не только с кровью, а вот так… Такой же огонь, соединяющий два тела, дал когда-то начало его жизни. Он скользнул губами по шее девушки, чувствуя всё усиливающуюся дрожь.

– Я могу потерять контроль… Я бы не хотел…

– Я уверена, ничего страшного не случится, – её дыхание обожгло его ухо, – твой отчим как-то спит с твоим отцом, и до сих пор живой…

Эти слова почему-то насмешили Лорана.

– О да, но он, мне кажется, совершенно особенный человек… Сверхчеловек, быть может, даже…

– Я тоже ценю в жизни экстрим, – Люсилла лизнула его в ухо, потом игриво куснула в шею, её острые соски чиркнули по его обнажённой груди, и тело словно прошил электрический разряд, подбросил из кресла вслед потянувшей его за руки девушке. Они упали вместе на расстеленную прямо на полу толстую бархатную портьеру – кажется, говорила Люсилла, бывший занавес из актового зала, был гордостью и самой большой крутью реквизита, пока какая-то плохо закреплённая конструкция не упала и не распорола его практически надвое. Неистовые поцелуи Люсиллы превращались почти в укусы, она очерчивала языком его выпирающие рёбра, обсасывала острые ключицы – он получил представление, что чувствуют люди при щекотке, он понимал, что его когти оставляют на плечах и спине девушки кровавые борозды, но боли в стонах Люсиллы точно не было. Затрещала под его когтями ткань – то ли его брюк, которые они сдирали в три руки, две её и одну его, то ли её платья, сдираемого им.