Ключи к «Лолите»

Следующая моя пуля угодила ему в бок, и он стал подыматься с табурета все выше и выше, как в сумасшедшем доме старик Нижинский, как “Верный Гейзер” в Вайоминге, как какой-то давний кошмар мой, на феноменальную высоту… [с. 501]

И еще более редкий пример соединения четырех сравнительных оборотов:

…наш бедненький роман был на мгновение отражен, взвешен и отвергнут, как скучный вечер в гостях, как в пасмурный день пикник, на который явились только самые неинтересные люди, как надоевшее упражнение, как корка засохшей грязи, приставшей к ее детству[213] [с. 452–453].

В этом смысле действительно надо пожалеть старика Гумберта; в момент безысходной грусти Гумберт вполне мог счесть жизнь романтическим посланием, написанным впотьмах некой анонимной тенью (сходная мысль есть в “Бледном огне”, строки 235–236, и в Комментарии к “Евгению Онегину”, III, 145). Но Гумберт неоднократно напоминает нам, что он поэт; только поэт способен написать подобный пассаж. И только Набоков не мог оставить его столь прямолинейно-унылым на всем протяжении – обратите внимание на каламбур: “надоевшее упражнение” (a humdrum exercise) прочитывается еще и как “опыт Гумберта” (a Humbert exercise).

7

Некоторые другие особенности стиля “Лолиты” я затрону лишь вкратце. Диалог часто приводится без интерполяций рассказчика, без “сценических указаний”. Толстой, впадавший в противоположную крайность, редко позволял своим персонажам произнести несколько предложений подряд без продолжительных комментариев по поводу мимики и жестикуляции собеседников, без описания тонких оттенков интонации каждого говорящего, без упоминания о самых незначительных перемещениях героев в пространстве, без разбора внутренней мотивации их действий и без передачи мыслей каждого из них. Набоков же склонен представлять последовательность реплик одним “блоком”, избегая объяснений, пока разговор не закончится (или давая пояснения до начала беседы)[214]. Даже глаголы речи (“«Полегче!» вскрикнула Ло” и т. д.) используются весьма экономно. Вследствие этого читатель должен внимательно следить за репликами, иначе он утратит нить разговора.

Очень интересный пример дискурсивного перехода иллюстрируется следующим отрывком:

На кухне я достал два стакана (в Св. Алгебру? к Лолите?) и отпер электрический холодильник. Он яростно ревел на меня, пока я извлекал из его сердца лед. Написать всю штуку сызнова. Пускай перечтет. Подробностей она не помнит. Изменить, подделать. Написать отрывок романа и показать ей или оставить лежать на виду? Почему иногда краны так ужасно визжат? Ужасное положение, по правде сказать. Подушечки льда – подушечки для твоего игрушечного полярного медвежонка, Ло! – издавали трескучие, истошные звуки по мере того, как горячая вода из-под крана освобождала их из металлических сот [с. 166].

Вначале повествование перебивается вставными вопросами внутреннего монолога (“в Св. Алгебру? к Лолите?”). После второго предложения следует отметить переход от прошедшего времени повествования к настоящему времени внутреннего монолога. Беспорядочные телеграфные предложения и изолированные глаголы передают смятение в мыслях Гумберта, когда он осознаёт, что Шарлотта нашла и сумела прочесть его интимный дневник. После слов “по правде сказать” происходит возврат к прошедшему времени повествования, но с интерполяцией фразы, сказанной либо Гумбертом, либо самой Лолитой (об игрушечном полярном медвежонке). Кстати, Гумберт, как и многие другие герои Набокова, отличается слегка шизофренической склонностью говорить о себе в третьем лице. Например: