Ключи Марии

И вот настал день, который Олесю суждено будет сохранить в памяти на всю жизнь. Собственно, ни день, а вечер, когда он впервые увидел ее, ту девушку, увидел и не мог отвести от нее удивленного взгляда, так она приковала к себе его внимание! Его тянуло к ней, словно они знали друг друга с детства. Он еле сдержался, чтобы не подойти и не сказать: «Привет! Как давно мы с тобой не виделись! Как дела?»

Редакция размещалась на Кармелитской, он быстрым шагом пересек Рынок, неся под мышкой папку с рисунками. Как раз опускались сумерки, людей на улицах стало меньше потому, что приближался комендантский час, но газетчикам разрешалось работать допоздна – им выдали специальные пропуска.

В редакции было шумно, там собрались не только штатные работники, но и литераторы, всегда заходившие сюда на огонек по вечерам. Главный редактор Михайло Хомяк* для таких встреч всегда готовил небольшое угощение – бутерброды, чай и вино. Но все это появлялось на столе только после редакционного совещания. Он же обеспечивал литераторов, не являвшихся штатными сотрудниками, да и не часто писавших для газеты, продуктовыми пайками и журналистскими удостоверениями.

На широком столе были разложены отпечатанные страницы завтрашней газеты с белыми «окнами» – местами для иллюстраций и фотографий.

– Привет, Олесь, – обратил на него внимание шеф, – мы тебя уже около часа ждем. Показывай, что принес.

Олесь положил на стол папку, и именно в этот момент его взгляд остановился на темноволосой девушке, стоявшей в стороне и разговаривавшей с Юрием Косачем, прибывшим из Берлина. Он никогда не видел ее раньше, но показалась она ему очень знакомой. Что его поразило? Может, эти большие глаза, которые, казалось, родились раньше ее самой, или полные красные губы, выпускавшие изо рта каждое слово так, словно оно было облизанным, сладким леденцом, или высокий стройный стан в розовом платье, подчеркивавшем каждый соблазнительный изгиб тела? А может, ее вытянутое лицо с веерами ресниц? Около минуты он не мог отвести от нее глаз и смотрел, как зачарованный, но и она заметила его интерес и мельком поглядывала на него. То, что она заметила его прикипевшее к ней внимание, Олеся смутило, и он отвел взгляд. Затем толкнул локтем Данила, фельетониста, подписывавшегося псевдонимом Дан, тоже беженца из Львова, и, кивнув на девушку, спросил шепотом:

– Кто это?

– А что – уже попался? – Дан подмигнул. – Ты не первый. Видишь, как Юрий ее уже окручивает?

– Так кто же она?

– Поэтесса. Пишет под псевдонимом Арета.

– Арета? Я читал. Очень хорошие стихи.

– Странное псевдо, нет?

– Не думаю. Арета – древнегреческая богиня мужества, а еще так звали дочь царя феаков Рексенора, а еще была дочь Аристиппа Арета Киренская, которая писала философские трактаты.

– Интересно, которая из этих трех подтолкнула ее к выбору такого псевдо?

– Неплохой первый вопрос для знакомства, – улыбнулся Олесь.

– Думаю, ты опоздал! Юрий, наверное, уже получил ответ на этот вопрос, – кивнул Дан на Косача.

– А как ее зовут на самом деле?

– Не говорит. Она, как и мы, сбежала оттуда и не хочет подвергать семью опасности. В удостоверении ее имя Арета Крих. Мы все здесь сплошные псевдо.

Конечно, мало кто подписывал статьи своей настоящей фамилией. Олесь и сам не подписывался, чтобы не подставлять под удар родителей.

– И она не говорит, откуда сбежала? – поинтересовался он.

– Нет. Но думаю, что она из еврейской семьи.

– Почему так думаешь?

– Ты, наверное, не все ее стихи читал. Есть там определенные мотивы, – снова подмигнул Дан. – Ну, и много мистики.

– У Антоныча тоже было много мистики. Ну и что?

– Тогда объясню проще: у меня на такие вещи особый нюх. А еще эта обреченность, – и он продекламировал вполголоса:

Не люблю я ночей осенних,
Когда месяц скалит зубы,
И выплескивают из окон тени,
И ложится металл на губы…

Не люблю я очей осенних,
Когда черное крыло безмолвья
Нависает тяжелой тенью
Над чьим-то безголовьем…

Когда зори в пазуху ночи
Осыпаются стряхнутые,
Будто покорные листья,
Из веток ветром откушены…

Когда друзья в беде оставляют,
Когда лезет между нас подлость,
И когда поэты вкладывают
Револьвер себе в рот…

– Даже так?

– Даже так. Или вот это: