Ключи от понедельника

— Зиночка, радость моя. Ты всё хорошеешь, — начал я с избитого комплимента.

— Саша (иначе она меня не звала), а мне сказали, что ты болен. Я уже хотела позвонить, узнать, не нужно ли чего? Всё же одинокий мужчина, — кокетливо сказала она, поправляя чёлку.

— Нет, как видишь, всё обошлось. Но твоего звонка так не хватало, — ответил я с придыханием, поддерживая тему флирта. Скажи мне, душа моя, — продолжал я, беря её под руку и увлекая вдоль по коридору. — Кто у нас в университете самый крутой специалист по искусству средних веков?

Она посмотрела на меня с полным недоумением.

— Сейчас узнаю. У меня подруга на факультете истории искусств, — сказала Зиночка, вытаскивая из кармана телефон.

После продолжительного разговора с подругой, из которого я узнал, как поживает сама Зиночка, её мама, кошка и некий молодой человек, чьё имя Этот Гад, мне повезло услышать заветное имя. Конечно, я и сам знал, к кому обращаться, но решил лишний раз проверить, не перехватил ли кто-то пальму первенства у нашего Столика?

Анатолий Исаакович Столович (думаю, теперь понятно, почему Столик) был личностью неординарной, о чём свидетельствовала небывалая любовь к нему коллег и студентов. Небольшого роста, вечно взъерошенный, вечно куда-то бегущий с развязанными шнурками. Мятый, лоснящийся на локтях пиджак и галстук в стиле «пожар в джунглях» — непременные атрибуты его гардероба. Я всегда думал, кого он мне напоминает? Потом решил: если надеть на него соломенную шляпу, то он вылитый Паниковский в исполнении Зиновия Гердта. Причём за десять лет, сколько я его знаю, во внешности или поведении профессора не произошло никаких изменений. Более сорока лет он преподаёт в университете, и те, кто знают его гораздо дольше меня, не помнят, чтобы с ним происходили, какие-то перемены. Я студентом любил посещать его лекции. Он обладал какой-то гипнотической силой. Выходя из аудитории, мы были уверены, что художники эпохи Возрождения — это самое главное, что могло случиться в нашей жизни.

Анатолия Исааковича я нашёл в аудитории. На моё счастье, он был один.

— Здравствуйте, профессор, — весело поздоровался я с порога. — Вы можете уделить мне минуту внимания?

Столович глянул на меня поверх очков, и некоторое время реальность, с которой он разошёлся, погрузившись в книги, пыталась его разыскать.

— А! Александр Сергеевич. Добрый день! — с неподдельной радостью откликнулся профессор. — Конечно. Я весь в вашем распоряжении. Знаете, это чертовски забавно. Профессор Жирнов в своей работе «А был ли мальчик?» пытается доказать, что Рафаэль был женщиной. Я получаю массу удовольствия. Читаю как анекдот, аж прослезился от смеха.

Столик в подтверждение своим словам провёл пальцем под очками и постучал им по кипе каких-то бумаг.

— Что ж, — сказал я. — Сейчас многие в погоне за популярностью притягивают за уши факты, не имеющие ничего общего с реальной историей. Впрочем, для нашей страны это всегда было большой проблемой.

— Верно, верно. Переписывать прошлое в угоду настоящего для краха будущего, — задумчиво произнёс профессор. — Так о чём вы хотели меня спросить?

— Вы ведь хорошо знакомы с творчеством Дюрера?

— Конечно. Великий немецкий художник эпохи Возрождения, а умер от банального сифилиса, — с иронией в голосе сказал историк.

— С великими всегда так: не понос, так золотуха, — поддержал я профессора. — Меня интересуют две гравюры: «Ангел с ключами от бездны» и «Меланхолия».

— О, батенька, и вы туда же? Меня студенты одолевают вопросами. Дело в том, что в ущерб программе я несколько больше внимания уделяю творчеству Дюрера. Знаете, тут действительно есть о чём рассказать. Самый загадочный художник своего времени, да и до сих пор, пожалуй. Я бы назвал его Нострадамусом изобразительного искусства. Не потому, что он предсказывал будущее, а скорее из-за его умения передавать зашифрованные послания на единственном известном всему человечеству языке — языке символов. Только он мог сделать так, чтобы специалисты различного профиля веками спорили друг с другом, не находя точных определений при рассмотрении созданных им образов, а только больше запутывались в трактовках. Но что это я вам по привычке лекцию начал читать? Думаю, вам, Саша, это известно. Что такого вас заинтересовало в этих гравюрах?

— Ключи.

Столович удивлённо глянул поверх очков.

— Да? И что в них необычного? И почему именно Дюрер? Ключи изображали многие художники как прошлого, так и современности. Ключи сами по себе — это один из символов власти и богатства, а значит, силы. К тому же этот атрибут — просто элегантная деталь костюма или интерьера. Они создают определённый уют и жизненную гармонию. Чаще всего их очень тщательно выписывают, не жалея времени на детали.

— Я видел связку ключей, очень похожих на те, что изображены на гравюрах, — прервал я поток рассуждений Анатолия Исааковича.

— Тогда они должны быть очень старыми, — рассмеялся Столик.

— Есть старые, есть не очень, — невозмутимо продолжал я. — Но они действительно как будто сошли с гравюр Дюрера.