Клювы

Мысли телепортировали в сумрачный кабинет химии. Вот он, семиклассник, скорчился на стуле. Менделеев (великому ученому снились исключительно толковые сны) наблюдает с портрета. Анатолий Анатольевич Грач ходит вдоль парт. Ведет урок, дирижируя указкой. Корней видел, как этим телескопическим прутиком учитель хлестнул по носу расшумевшегося Сергуна. Вроде бы легкий удар, но кончик носа опух и покрылся пятнами.

Грач вещает о составе молекул кислорода. Изучает свиными глазками класс. Раскладывает на атомы одним взглядом.

Поднятая рука Корнея Туранцева чуть дрожит. Зад ерзает по стулу.

– Вы хотите рассказать о химических свойствах того, чем дышите? – интересуется Грач.

– Н-нет… – запинается Корней. – Мне надо выйти.

Класс отзывается шорохом, но немеет под грозным взором учителя.

– И куда же?

– В-в туалет.

– Занятно. Пятнадцать, – Грач достает старомодные часы, – нет, двенадцать минут назад была перемена. Что помешало вам справить нужду?

Корней краснеет. Его заворожили движения указки. Вверх-вниз, как удочка рыболова.

– Я не знаю.

– Вы не знаете, – кивает Грач. – Что ж, мочевой пузырь диктует нам свои требования. Ступайте.

Не веря в удачу, Корней торопится к выходу. Но ладонь учителя ложится на темечко.

– Одна минута.

– Что?

– У вас есть одна минута, чтобы вернуться на урок.

Указка ласково скользит по волосам Корнея, поддевает мочку, упирается в щеку. Одноклассники смотрят, затаив дыхание.

Свободной рукой Грач запускает секундомер.

– Время пошло.

Туалет находится на первом этаже. Кабинет химии – на втором, в другом конце коридора. Корней долетает до лестницы, перемахивает через ступени. В ушах свистит указка, подгоняет.

– Двадцать пять, двадцать шесть… – Он дергает молнию, и струя мочи бьет в крышку унитаза.

– Сорок, сорок один… – Не застегнув ширинку он вылетает на второй этаж.

– Пятьдесят девять…

Корней бросил взгляд за плечо, но лунатиков не обнаружил. Дом Оксаны – дом мирно спящих граждан – рос прямо по курсу. Пластиковые окна – признак того, что застройка не имеет исторической ценности.

Код. Темное жерло подъезда. Сколько здесь жильцов? Полсотни? Сколько из них спят и готовы убивать?

У дерматиновой обшивки дверей он отдышался. Посмотрел на дисплей телефона. Прошло пятнадцать минут с тех пор, как он узнал, что прежнего мира больше нет.

Его мама…

«Подумаешь о маме потом!»

Он вдавил кнопку звонка. Отступил, ожидая чего угодно.

Дверь распахнулась. Лицо в полумраке было почти приветливым.

– Вы – Василиса?

Девушка ткнула ему в живот портновскими ножницами. Корней без труда перехватил тонкое запястье. Уперся в солнечное сплетение сомнамбулы и впихнул в коридор.

– Когда ты разведешься? – спросила Василиса.

Она отступала под напором Корнея, но левой рукой умудрилась вцепиться в его волосы. От боли слезы заволокли глаза.

– Проснись, дура!

Он занес кулак, но не смог ударить. Только не девушку, виноватую лишь в том, что заснула.

– Проснись! Проснись! Проснись!

Он изловчился, освобождаясь от наманикюренных пальцев, поворачивая сомнамбулу к межкомнатным дверям. Толкнул ее (вина полоснула по сердцу) и рванул дверную ручку.

Кнопка на алюминиевом кругляше защелкнула замок. ДСП прогнулась. Запертая в комнате Василиса атаковала преграду.

– Оксана!

– Я тут!

– Она обезврежена. – Дверь ходила ходуном в коробке. – Пока что, – добавил Корней.

Оксана выскочила из ванной: щеки расцарапаны, веки опухли.

– Господи, спасибо, спасибо тебе!

Корней обнял дрожащую Оксану и подумал: «Рано для благодарностей».

В подтверждение его опасений из подъезда удушливо запахло газом.

4.2

Пражане спали. И охотились на тех, кто посмел бодрствовать.

С окраин, из тихих «социалистических» районов, будто заслышав дудочку крысолова, они тянулись в центр. Их тени скользили по изъеденному временем кирпичу. Выражение их лиц было глуповатым и умиротворенным. Их нескоординированность была обманчивой.

Как загонщики, сомнамбулы оттискивали неспящих от Карлова моста, вели кричащее стадо по узкому руслу. Единицам удавалось спрятаться в подворотнях, под скамьями и в исповедальне церкви Сальватора. Большинство неспящих были туристами и плохо ориентировались на местности. Упавшие гибли под ногами толпы.

Сомнамбулы не торопились. Они умели бегать, но, вероятно, не очень любили тряску. Их нерасторопность и молчаливость, нарушаемая изредка бурчанием, сводили жертв с ума.

На Староместской площади туристов взяли в кольцо. Громадный кузнец (его мучил кошмар о застрявшем лифте) молотом крошил черепа. Кровавая роса оседала на добродушном лице.

Площадь Республики оглашалась выстрелами. Полицейские стреляли в сослуживцев. Военные – в солдат почетного караула.

Трупы остывали под Чумным столбом.

История повторялась спустя столетия: как при турках, пылали Градчаны. Казнили невинных. Из окон Новоместской ратуши, откуда, зачиная Гуситские войны, народ выбросил членов городского совета во главе с пуркмистром, падали на проезжую часть тела.