Клювы

Завороженная бурчанием машинки, женщина не слышала, как в прачечную вошел супер. Его лицо подергивалось, член стоял колом. Дробовик поймал в прицел затылок Алески.

«Лучший день в жизни», — подумала она.

Ее мозг выплеснулся на кафельный пол.

Ванкувер…

Лунатик выбрался из-за грустного, обронившего свои рога троллейбуса. Поводил одутловатой мордой, как пес, вынюхивающий пищу. И упал замертво.

Дюпон ухмыльнулся. Вынул изо рта сигару и стряхнул пепел в мраморную чашу.

— Что за звуки, мышонок? — спросила его супруга. Она фотографировалась в гостиной, позировала обнаженной у зеркала.

— Не было никаких звуков, мышка.

Над небоскребами сияла аппетитная луна. С высоты тринадцатого этажа Дюпон видел проспект, брошенные как попало автомобили. Возле троллейбуса валялось шесть трупов.

В бокалах пузырилось шампанское. Сидя на балконе над беснующимся городом, Дюпон ощущал себя прекрасно. Что там, он ощущал себя королем!

Наметанный глаз охотника уловил движение ниже по улице. Дюпон заглянул в прицел. Оптика, снабженная функцией ночного видения, отыскала зеленоватую фигурку. Лунатик ковылял по тротуару.

— Мышонок, я закончила.

— Хорошо, мышка.

Дюпон нажал на спусковой крючок. Крупнокалиберная снайперская винтовка харкнула свинцом. Глушитель подавил шум выстрела. Череп сомнамбулы — девочки лет семи — взорвался, как арбуз.

Дюпон почесал в паху. Отхлебнул ледяное шампанское.

Супруга вышла на балкон — с такой же винтовкой в руках. Грудь, чудо пластической хирургии, возбужденно вздымалась. На жене были лишь бусы и чулки. Шалунья разрисовала лаком для ногтей ствольную коробку винтовки — намалевала сердечки и «пацифики».

— Ты же никого без меня не убивал?

— Ну что ты.

Жена села голой попкой (вторым хирургическим чудом) на пуфик.

— Никого нет, — капризно сказала она.

— Скоро придут.

— Клянешься?

— Клянусь.

— Я люблю тебя, мышонок.

— А я — тебя.

Они поцеловались, счастливые и хмельные.

Мир трещал по швам.

Знаменитые актеры, спортсмены, политики присоединялись на улицах к ордам сомнамбул. Стрелки́ из жаворонков были посредственные, но в ближнем бою их пистолеты, винчестеры, отобранные у полиции автоматы обильно сеяли смерть. Впрочем, предпочтение отдавалось холодному оружию. Постреляв, жаворонки выбрасывали пушки и искали колюще-режущие предметы.

Морфей и Танатос шагали рука об руку.

Бункеры, армейские части, Пентагон были взяты изнутри. Напряжение морило тех, кто обещал себе держаться трое суток. Не каждый способен убить родителей или друзей, да и просто незнакомого человека, беспечно идущего навстречу.

Но очаги сопротивления существовали по всему миру. В мексиканском картеле и в бразильском публичном доме люди заколачивали окна, утешали и подбадривали друг друга. Боснийская церковь стала приютом для сотни выживших. Как и бункеры Ходжи в Тиране. И парижские катакомбы.

На молочную ферму под Дрезденом добровольцы свозили детей, найденных в пустых квартирах. Спящие младенцы кусались, но их пеленали и кормили усталые женщины.

Город Акранес, в пятидесяти километрах от Рейкьявика, казался полностью вымершим. Чайки парили над пустынными проспектами, судоверфью и рыболовным портом. Асфальтная дорога, огражденная проволочным забором, скользила в океан. Колыхались на ветру синие с белым цветы — люпины. А на цементном заводе около пятисот человек, в основном рабочие, чья смена совпала с Часом Икс (по терминологии Карающей Длани), смотрели концерт. На импровизированной сцене бородатые мужчины пели а капелла, рассказывали анекдоты, танцевали чечетку. Задремавших связывали и под добродушные шутки отводили в цех.

Существовали заповедные места, где не пролилось ни капли крови. Например, в испанской деревеньке, все шестьдесят жителей которой спали. Им некого было убивать. И утром они вышли из домов, подняли головы к небу и окаменели. Будто шестьдесят восковых статуй под палящим солнцем.

В подмосковном Голицыне Антон Журавлев омыл своего крепко связанного сына. Ласково шепча ему на ухо, он водил мочалкой по плечам, втирал шампунь в волосы, потом расчесывал, насвистывая колыбельную. Саша норовил укусить за палец. Запертая в подвале красавица жена Олеся царапала ногтями цемент.

— Все будет хорошо… — гундосил Антон.

Он улегся на постель рядом с рычащим, вырывающимся сыном и уснул без сил.

4.8

Новеньких звали Корней и Оксана. Корней, симпатичный и кучерявый, изъяснялся с легким акцентом. Его темноволосая, тонкая, как веточка, подруга, кажется, вообще не говорила по-чешски. Она молчала стыдливо и хлопала пушистыми ресницами. Глаза у нее были огромными, а кожа — мраморной.

«Засмотрелся на девчонку, старый пень!» — пристыдил себя Филип.

Грузовик потряхивало. В кузове они сидели кружком.

Филип представил новым друзьям Вилму и Альберта — так звали «битломана», подобранного у Таборских ворот. Альберт работал учителем географии. Успел поведать, что живет на территории крепости, и кое-что еще любопытное рассказал.

— А за рулем — Камила. Она-то вас и заметила, иначе проскочили бы.

— Спасибо. И ей, и вам.

— Вы прятались в супермаркете? — спросил Альберт.

— Да, но туда забрела сомнамбула.