Клочья

Домой я вернулась поздно и тут же получила свежий нагоняй от родителей – они не могли дозвониться до меня, и как бы Джулия меня не покрывала – у нее ничего не получилось. Ночью я пожаловалась Расти, а утром он приехал, чтобы извиниться перед родителями. Знали бы вы, док, как я была удивлена, увидев его в 9 часов на пороге моего дома. Как ни странно, он понравился отцу, а мама, как человек более сдержанный и подозрительный, начала присматриваться к нему. Это было многообещающее начало. Расти позавтракал с моей семьей, и мы пошли гулять. Сказать, что я симпатизировала ему, значит не сказать ничего о моем к нему отношении. Я не просто была влюблена в него, не просто любила его, нет. Это было что-то другое: он был настолько моим, настолько понятным и родным. Мы дышали в унисон. Я не знаю, как описать это единение, это полное понимание. Я хотела быть с ним всегда, хотела вечно держать его за руку, целовать его и никогда-никогда не расставаться, ни на минуту. Я вся стремилась к нему. В моей груди что-то постоянно щемило и рвалось к нему, абсолютное счастье накрывало нас с головой, и никто не был нам нужен. Я смотрела на него, слушала его голос, его смех – как же я была счастлива тогда. Он был настолько моим, что всякие границы между нами таяли с каждым часом, что мы проводили вместе.

К вечеру кто-то начал усиленно названивать ему на мобильный. Поначалу я не обращала внимания, но потом не выдержала и спросила. Он ответил, что это родители. Я попросила его ответить, но Расти, как я видела, вовсе не хотел этого делать. Я подумала, что из-за того, что его родители не хотят, чтобы мы встречались.

– Они знают про нас? – как я и предполагала, они ничего не знали. Я расстроилась. Расти вышел из кафе, где мы засели перекусить, и ушел куда-то. Вернулся довольно быстро.

Мы встречались каждый день. Это было самое счастливое наше время. Он уговорил меня участвовать в университетском конкурсе талантов, состоящим из нескольких этапов. Я начала готовиться к первому этапу – отбору, который, кстати, преодолела очень быстро и безболезненно. Расти был рядом – он стоял в кулисах, и я чувствовала, что он волнуется даже больше меня. Когда прозвучал последний аккорд, я тут же встала и пошла к нему. Его объятия были для меня лучшей наградой и утешением. Что бы ни происходило потом, я всегда находила успокоение и утешение с ним. Жаль, что сейчас…» – на этом тогда запись и закончилась. Мэрли, молча, встала со стула и ушла к себе в палату. На следующий день она отказалась выходить оттуда. Ее не стали принуждать. Но вот еще через день врач был вынужден заставить ее побеседовать с ним. Девушка крайне нехотя отвечала на его вопросы и ничего не рассказывала сама. Наконец, устав вытягивать из нее слова, док ее отпустил.

За свои записи она села через почти три недели. Ее состояние снова ухудшилось.

«Конкурс… Отбор. Я волновалась, а он волновался еще больше. Расти-Расти, ты бы сейчас сошел с ума, узнай, где я. Конкурс. Второй этап – я волновалась больше: казалось, что вокруг меня одни профессионалы с безупречными голосами, он в меня верил. Я пела провокационные песни провокационных исполнителей. Я бы и сейчас не отказалась от Мэрилин или Курта, Корн и других.. Наверное, этим я и брала жюри: я не была очередной девушкой со слащавым, хоть и сильным голосом. Я пела хрипло и отрывисто, с жаром, с любовью к музыке и настоящим чувством того, что я пела. Ты смеялся надо мной на репетициях, но всегда волновался во время выступлений. Даже больше, чем я. Когда был четвертьфинал, точнее вечер перед ним (а он должен был состояться на следующий день), мне позвонила женщина и попросила о встрече. Я согласилась, потому что она представилась как его мама. Мне было странно, что мы знакомимся вот так – явно в тайне от Расти. Кошмар постепенно раскрывался передо мной. Она была заплаканная, ужасно заплаканная и несчастная, первые минут десять я успокаивала ее, официантка беспокойно и сочувственно поглядывала на нас, каждые пять минут приносила новый стакан воды.

Я не поверила сначала ни единому ее слову, и, если бы она не плакала так горько, я бы ушла оттуда почти что сразу после начала ее рассказа.

«Расти болен. Нет, не болен, он здоров, но. Ты должна была заметить, как изменилось его лицо со дня вашей первой встречи и сейчас» – сказала она, а я все с нарастающим ужасом понимала, что она права. Он изменился. У его глаз наметились «гусиные лапки», как их называет моя мама. А ведь мы были вместе всего 9 месяцев.

И она рассказал мне это все: то, что, когда Расти было два месяца, он выглядел на 2 года – «какой бред» подумала я тогда и ушла из кафе.

– Он умирает с тобой! – Крикнула она мне вслед. Я была зла. Я спрашивала себя: неужели она не могла придумать что-нибудь более реалистичное? К чему было городить весь этот бред.

Утром позвонил Расти. Мы встретились. Поневоле я начала вглядываться в его лицо, руки, шею – все те места, где так отчетливо можно разглядеть следы возраста. Я понимала, что он уже не выглядит на 21 год.