Клочья

– Нет, я буду таким до конца, насколько меня хватит. – И он был, док. Был до самого конца, как бы я ни просила его, он оставался собой. Он старел, неумолимо, так быстро, все ускоряясь. Мы видели все новые морщины, все новые болезни нападали на него, его волосы редели и седели, зубы выпадали – время сжирало его. Как бы я не просила – он оставался собой. Это дикое упрямство сводило его в могилу, а меня с ума.

Его хватило на полтора года. Он умер старым, очень старым в возрасте 25 лет. Он был со мной на финале конкурса(тогда он выглядел уже за 40). Мы победили. Ту песню я, конечно же, посвятила Расти. И мы победили. А еще мы так и не сказали прощай.

Док, я знаю, ты считаешь меня сумасшедшей, но под моим матрасом ты найдешь много наших с Расти фотографий. Ты не сможешь вылечить меня, потому что тоска не лечится. Я всегда буду чувствовать себя виноватой за то, что Расти умер так рано; за все те слова, что наговорила ему когда-либо; за то, что не верила и предала; за весь эгоизм по отношению к нему. Я буду винить себя за то, что сожгла его меньше чем за три года.

P.S. Мы никогда не скажем «Прощай», док.

Темные грезы

Предчувствия обострили восприятие. Но я все равно плохо вижу в темноте. Снова ее голос. Красивый, низкий, с хрипцой. Кто она? Странная, бесконечно странная и загадочная женщина. А еще мы ее боимся. Такую прекрасную и умную, спокойно-расчетливую. Мила, кто же ты? Почему мы должны повиноваться тебе? Почему мы не уйдем отсюда? Даже зная о том, кто ты на самом деле. Мила, чем ты так надежно привязала нас к тебе?

Она была высокой, стройной, соблазнительной, а еще в ней чувствовалась безграничная сила и воля. Жаль, что она была сумасшедшей. Но мы все такими были. Она повиновалась своей болезни, а мы, в свою очередь, – Миле. Но была ли она больна? Может быть, просто одержима какой-то идеей? Нет, это тоже болезнь… Она абсолютно точно больна.

Была ли она медиком по образованию или же самоучкой – я точно не знаю, но, скорее всего, у нее был соответствующий диплом. В одном я уверена точно: Мила очень усердно и старательно училась в свое время, ибо только она так точно знала какие препараты нужно применять для достижения определенных целей. Порой она нас даже лечила. Всегда было до тошноты страшно принимать лекарства от нее: уж кто если не мы знали, КАК действуют некоторые смеси и как ловко она их готовит, а потом с каким удовольствием наблюдает за результатом. Мила… До чего она злилась, читая в наших остекленевших от ужаса глазах дикий, животный страх.

Эта женщина была молода, но девушкой ее назвать никто не мог… Было в ней что-то, что совсем не свойственно девушкам. Возможно та самая безудержная целеустремленность и жестокость. Какие механизмы работали в ее голове? Чем она руководствовалась, не знал никто, впрочем, мы и не хотели знать. Того, что мы и так знали про нее, было более чем достаточно.

Страшно. Возможно, я трусиха, но я ничего не могла предпринять против нее. Как мы познакомились?.. Я уже и не помню жизни, что была до нее. Но однажды она подсела ко мне в кафе. Мы долго говорили, уже неважно о чем. А потом я проснулась в каком-то заброшенном, огромном здании. Очнувшись, я сразу же кинулась ее искать, но Мила пропала, так словно, и не было никогда в моей жизни высокой блондинки с голубыми глазами и алыми губами… Неужели это она?… А потом мне открылась другая Мила – царственная, деспотичная госпожа. Кормила ли она нас чем-то или гипнотизировала, но мы были послушнее самых преданных и покладистых собак. А еще мы скучали по ней, когда она пропадала. Мы не пытались вырваться или сбежать, даже не думали об этом. Просто была Мила, она сказала, мы услышали приказ и кинулись его исполнять. И так было всегда, пока…

Стояла мрачная погода: сырой, но теплый воздух, тяжелые тучи над потемневшими от частых дождей зданиями, мокрая трава на лужайках, темно-серый, такой же, как небо, асфальт. Мы шли на очередное дело. Я и Мила – только вдвоем. Она была в отличном расположении духа, шла и виляла задом. Сегодня, более чем обычно соблазнительная: пусть волосы так же распущенны и струятся по плечами, доставая до самой талии; и губы так же вызывающе ярки на фоне белой кожи, но кроме этого – короткое белое платьице из хлопка – такие носят медсестры, но гораздо длиннее, чем было на Миле (скорее подобные этому можно найти в секс-шопах); на высоком, как всегда, каблуке, туфли были так же белые, с глянцевой поверхностью, в дранных колготках телесного цвета в среднего размера сеточку; в руках она несла ту самую, страшную сумку с лекарствами и шприцами. Эту сумку она не доверяла никому и запрещала не то, чтобы трогать, даже смотреть на нее. Проклятый белый кейс с красным крестом…

Как и всегда, я понятия не имела, куда мы идем, просто шла за ней следом, не смея даже взглянуть на нее. Послушная маленькая собачонка на невидимом поводке.

И вот мы пришли: не менее чем то, в котором мы спали, мрачное здание, плюс еще этот апокалипсический пейзаж впавшего в депрессию мира. Мила едва заметно улыбнулась. Я поежилась: было почему-то зябко.