Клоун. История одной любви

— По какому праву ты вообразила, будто можешь решать за других, что настоящее, а что нет? — спросил он, все больше свирепея. — С чего тебе в голову взбрело, что ты можешь распоряжаться чужими судьбами? Кем ты себя возомнила? Богом? Какого хрена ты влезла в мою жизнь, мама? Какого хрена?!

— Макар, пожалуйста… — она заплакала, но он не испытывал в этот момент ни капли сострадания или жалости, хотя обычно женские слезы всегда производили на него обезоруживающий эффект.

Единственное, что он чувствовал сейчас — это тошноту, горечь и разочарование. Разочарование такое болезненное, что ныли даже зубы.

— Вы с папой с детства учили меня деликатности и никогда не входили в мою комнату, не постучав. Так почему же… почему сейчас, мам, ты врываешься ко мне, открывая дверь с ноги, и топчешься в грязной обуви по самому дорогому?

— Я очень люблю тебя, сынок, — беспомощно повторила она, но он лишь зло рассмеялся в ответ.

— Вот это как раз не любовь. Это твой эгоизм и тупая материнская ревность. Ты… даже не представляешь, что ты наделала. Вряд ли я когда-нибудь смогу это простить и забыть.

Она продолжала плакать, но у Макара внутри ничего не дрогнуло. Гораздо больше его сейчас заботило другое: почему Динка сразу обрубила все концы и даже не попыталась перепроверить информацию, ведь все это вранье было шито белыми нитками.

— И как она отреагировала? — жестко пресек Макар материнские рыдания.

— Хотела сразу же позвонить тебе и все выяснить… но я ее отговорила…

— Чем мотивировала? — брезгливо спросил он, поражаясь тому, что, оказывается, совсем не знал собственную мать.

— Я сказала, что ты, конечно же, будешь все отрицать… Попросила не оставлять ребенка без отца… Добавила, что вы с Евой уже давно подали заявление в загс, и если бы не Динка, то все у вас было бы хорошо. Сказала, что ты перебесишься и сам будешь жалеть о том, что бросил Еву… что именно Ева для тебя идеальная пара…

— А Ева замешана в этом дерьме хоть каким-нибудь боком? — подозрительно спросил Макар. — Она в курсе истории с ее мнимой беременностью?

— Нет, нет! — торопливо отозвалась мать. — Евочка ни при чем… это все я, дура… Я ведь еще в Cветлоградске, когда она приехала, уговаривала ее ночью забраться к тебе в постель… соблазнить… чтобы все вернуть.

Такого омерзения Макар не испытывал еще никогда в жизни.

— А презервативы проколотые ей с собой не дала случайно, нет? — спросил он мрачно. — Ну, чтоб уж наверняка… Настоящая заботливая мамуля — все во благо любимого сыночка!

Несмотря на то, что Макар пытался острить, на душе у него была свинцовая тяжесть. Хотелось закрыть глаза, заткнуть уши и не видеть, не слышать больше ничего и никогда. Видимо, от переизбытка информации мозг начал подавать сигнал SOS. Мать что-то еще говорила ему — торопливо, умоляюще, но он не вникал.

— Макар! — крикнула она наконец отчаянно и заполошно. — Сынок! Ну что же ты молчишь?! Скажи хоть что-нибудь!

— Не звони мне больше, — медленно и задумчиво произнес Макар. — Никогда.

И сбросил звонок.

* * *

Он абсолютно не понимал, как теперь жить в этой новой реальности, которая ему внезапно открылась. Осознать, что единственный родной человек способен на хладнокровную взвешенную подлость, оказалось не так-то просто.

Да, мать никогда не испытывала нежных чувств к Динке, он не тешил себя иллюзиями по этому поводу. Однажды она уже пыталась вбить между ними клин — не пустила Динку к Макару в больницу и скрыла от него, что она приходила… Но тогда это с натяжкой можно было списать на эмоции и шок от случившегося: мать была растеряна, напугана, раздавлена его состоянием, машинально стремясь защитить своего детеныша от враждебного и агрессивного внешнего мира с его проблемами, обязательствами и претензиями… Но сейчас-то, сейчас?! Ненавидеть человека до такой степени, что не замечать очевидного: эта ненависть превратила в руины жизнь не только Динки, но и самого Макара.

Он понимал, что не сможет теперь с ней общаться — вообще. Настолько сильным оказалось разочарование, замешанное на презрении, жалости, отвращении и еще массе других чувств. Очень горьким оказался этот коктейль…

Странно, но сейчас ему не хотелось говорить даже с Динкой. Он словно перегорел. Выдохся, как разрядившийся аккумулятор. Проявление любых эмоций сейчас было бы для него мучительно. Совершенно не осталось сил на споры, убеждения, доказательства, разборки, признания… Он просто устал. Дико, смертельно устал.

Его хватило лишь на то, чтобы отправить Динке сообщение:

«Ева не беременна и никогда не была. Мне не в чем перед тобой оправдываться. Все, что я говорил в Светлоградске — в силе. Нужен я тебе или нет, решай сама».

— Макар, ты закончил? — на манеже появилась акробатка Надя Смирнитская. — Время… Нам с Ромкой нужно тренироваться.