Клуб 12 стульев

Ну? Поплакали? Пострадали вместе со мной? Попереживали? Хватит. Вернемся к нашим баранам. Наши бараны не хуже тутошних. Побродим по волнам нашей памяти. Настроим наши приемники на вчерашнюю передачу. У микрофона Илья Суслов. Тема нашей беседы — вчерашний день, прошлогодний снег, вчерашнее завтра всего прогрессивного человечества.

Пришел автор. По профессии — барабанщик в оркестре. Принес рассказик. Называется «История». Рассказик такой: стоит человек и ловит такси. Снег идет. Холодно. Теккси не останавливается. Час стоит ловит, другой… Вдруг видит — на той стороне улицы другой человек стоит, тоже, видно, такси ловит. С протянутой рукой. Потрогал его герой и видит, что человек окаменел. Замерз, видно. Взвалил его на плечи, отнес домой, положил на диван. Утром жена говорит: «Ты кого, дрянь пьяная, принес вчера? Совсем упился, прохвост!» Он смотрит на диван, а там этот лежит, с протянутой рукой. Памятник с площади.

Пардон за неточный пересказ. Это я по памяти воспроизвел. У автора лучше было написано. Короткий рассказик. Строк на двадцать.

Напечатали. Начались звонки. Понеслись письма. Посыпались жалобы. От старых большевиков главным образом. Как?! На кого?! Руку?! Очумели?! Советская власть кончилась?! На Ленина?! На самого?! Сгноим!

Тертерян был спокоен. Он меня усадил в кресло. Он мне воды принес. Он был на «вы». Он был бледен, как Д’Артаньян, вручивший подвески герцога Букингемского французской королеве. Он сказал:

— Илья, из этой ситуации мы уже не выпутаемся. ЦК просит крови. Свою я отдать не могу. Мы выпустим вашу.

— Чего, чего? — залепетал я, придумывая на ходу версию. — Какую кровь? Вы шутите. Вы же гуманисты. Вы же за мир между нашими народами. Вы же за разоружение.

— Вы зачем Ленина тронули? — шепотом спросил он.

— Я? Ленина? Что я, псих? Кому надо трогать Ленина?

— Чей памятник подобрал ваш алкаш на площади?

— Пионерки! — сказал я. — Пионерки! Он ее принял за пассажира. Мы ведь с вами — за нормальную работу такси. Вот о чем рассказ.

— Пионерка?! — заорал он. — Пионерка делает салют рукой! С вытянутой рукой у нас Ленин стоит! На Ленина…

— Минуточку! — сказал я. — Почему только Ленин? А пограничник? Он стоит на бульваре и защищает границу родины.

— Я умру от вас, любезный, — сказал Тертерян. — Пограничник руку держит козырьком, всматриваясь во внешнего врага, нарушившего границу. Козырьком. Вы Ленина…

— Хорошо, — сказал я. — Пусть не пограничник. Это просто гипсовый памятник спортсмену, футболисту, Мичурину. Почему Ленину? Нам с вами и в голову не пришел Ленин. Мы с вами этот рассказ читали — не было там Ленина. Откуда появился?

Тертерян брезгливо бросил на стол толстую пачку писем.

— Это из ЦК, — сказал он. — Большевики вас раскусили.

Большевики писали, что только гнусные троцкисты, окопавшиеся в «Литературке», могли поднять руку на самое святое в жизни советского человека — на В. И. Ленина, святое имя, освещающее путь всему миру, И только сионистскими происками американского империализма можно объяснить факт самого появления на свет кощунственного рассказика, где великий вождь и учитель, за которого не задумываясь отдадут свои жизни эти большевики и коммунисты всего мира, можно объяснить появление этой мрази на страницах другой мрази, называемой «Литгазетой», Просим принять меры! — так заканчивались все письма трудящихся.

— Ну, что будем делать? — спросил я, совершенно угнетенный их праведным гневом.

— Будем снимать с работы, — устало сказал Тертерян. — Вот теперь уже допрыгались окончательно. Сколько раз я вас предупреждал…

— Дайте побороться, — сказал я. — Товарищ Ленин как-то не пришел мне на ум в тот момент.

— Врете, — сказал Тертерян. — Это мне он не пришел на ум, когда я пропускал этот вонючий рассказик. Мне и в голову не пришло, что вы так далеко зайдете.

Я пошел к себе, вызвал секретаршу и попросил разыскать в библиотеке сведения обо всех памятниках в СССР, где герой с протянутой рукой. Таких оказалось два типа: Ленину (во всех городах и весях) и Кирову (в Ленинграде), что тоже было плохо. У остальных руки были на месте: у пояса, у бедер, на груди, за спиной. У Венеры вообще рук не было. У Сталина на одном памятнике отозвали одну руку. Павлика Морозова я бы задушил вот этими руками. Но не о них шла речь. Других памятников на площадях и в скверах не ставили.

Я сел писать письма большевикам. Я написал, что только безумцы могут подумать, что парторганизация «Литгазеты» (я был беспартийный, но знал, как надо писать) могла проявить такую бестактность, чтобы опубликовать рассказ о Ленине, нашем вожде и учителе. И кроме того, писал я, памятники Ленину делают из гранита и мрамора, так что совершенно невозможно отнести их на себе домой и положить на диван, неужели такая простая мысль не могла прийти в голову людям, справедливо охраняющим чистоту ленинского учения от происков врагов мира, которых, конечно же, нет в редакции «Литературной газеты».