Читаем Клуб для джентльменов полностью

Наступило молчание. Я продумывал услышанное. Самый главный вывод: если прежде я боялся, что у Хайди нет повода заложить Бенстида прессе, то теперь я могу быть спокоен на этот счет. Рядом со мной сидела девушка, готовая выйти на тропу войны — горящая желанием выйти на тропу войны! Значит, выложит самые интимные подробности.

Я получил еще одно подтверждение, что события развиваются по благоприятному сценарию, и позволил себе немного расслабиться. У этой сумбурной истории таки может быть хеппи-энд: я расплачусь с долгами, прославлюсь как журналист, и мы с Хайди счастливыми козликами будем скакать на зеленой лужайке — в одной руке у меня рука Хайди, в другой — стакан водки с тоником (только один, для пущей бодрости).

Тут Хайди нарушила ход моих сладостных мыслей:

— Итак, мы едем в отель, да?

У нее был сонный, равнодушный голос.

— Да. Лучше ничего не придумать. Из-за Уродца… я имею в виду Саймона. В отеле вы будете в безопасности. Ведь если… если об истории проведают другие газеты, журналисты набросятся на вас как волки на зайца — затравят, мерзавцы! Поэтому я уполномочен обеспечить ваш покой, и поэтому вам лучше всего переждать всю ситуацию в отеле — день или два…

— А жвачку с моих портретов вы будете счищать? — спросила Хайди.

Я метнул на нее быстрый взгляд. Глаза у нее были закрыты. И я не мог понять, шутит она или нет. Похоже, вот-вот заснет — или уже заснула. Мне хотелось сказать: будет нужда, я и, жвачку с твоих портретов буду счищать. Для тебя — что угодно!

Вместо этого рыцарь без страха и упрека потряс даму своего сердца за плечо и спросил:

— А есть у вас деньги — за такси заплатить?

Глава двадцать пятая

Разломанный триптих и порванные холсты валялись у стены. Душераздирающее зрелище.

С ненавистью глядя на Джил, я сказал:

— Это ты натворила! Ты во всём виновата!

Джил стала медленно пятиться к выходу.

— Всё твоих рук дело! — повторил я, но уже вяло. Внезапный прилив одуряющей ярости мгновенно прошел. Теперь я как бы вознесся на такую высоту гнева, где царит не жар, а холод. Тут я был выше своей новообретенной ненависти к Джил. И совершенно хладнокровно продумывал практические способы остановить эту тварь.

— Погоди секунду, Саймон, — юлила она. — Клянусь Богом, я и не прикасалась к твоим картинам!

Однако на ее лице уже не было обычной нестерпимой высокомерной усмешки. Только растерянность и страх. В комнате вдруг опять повисла тишина. Капли крови с моей побывавшей в собачьей пасти руки громко шмякались на пол — бух-чпок, бух-чпок!

Я сделал шаг вперед и влево. Джил боязливо отступила назад и вправо. За ее спиной была открытая дверь моей студии. И кусок лестничного мира. В руке Джил сжимала цилиндрик с духами.

Лишь теперь я наконец разглядел, что это вовсе не склянка, а пузатый такой баллончик.

Она сжимала его так сильно, что пальцы на косточках побелели.

Левую руку, ладошкой вперед, она протягивала в мою сторону — успокаивающий жест опытной дрессировщицы. С ее руками происходило то же, что и с моими. Они занимались разным делом, и левая вступала в яростный конфликт с правой. Одна рука, с баллончиком, уже воевала со мной, другая цеплялась за возможность мира.

На плече у Джил висела сумка с сотовым — и ей небось свербело воспользоваться им, но она догадывалась, что будет тут же наказана за такой агрессивный акт.

Я был взведен как курок — и при малейшей неосторожности с ее стороны мог пойти вразнос. И я отлично понимал ход ее мыслей, потому что, отныне внутренне холодный, весь настроился на восприятие ситуации ее глазами.

— Саймон, — сказала она примирительно, — не стоит перевозбуждаться, ладно? Давай не будем перевозбуждаться, золотой мой!

Я вновь сделал шаг вперед и влево. Она подалась назад и вправо — еще больше освобождая мне дорогу к двери. Не понимает, дура, что мышеловка сейчас захлопнется.

«Перевозбуждаться»? Да за кого она меня принимает? Это детишки перевозбуждаются — в ожидании Санта Клауса или перед походом в парк аттракционов. Я всегда спокоен. Как памятник. И, совершенно спокойный, я сделал еще шаг вперед и влево. Джил, соответственно, подалась назад и вправо. В шумно дышащей тишине капала кровь. Бух-чпок. Бух-чпок. С руки на пол, с руки на пол.

— Джил, я не перевозбужден. Чем говорить глупости, лучше послушай вот это.

Я протянул руку к стереосистеме и нажал кнопку «воспроизведение». Внутри была кассета из диктофона. Начиналось с неясных звуков в кухне. Потом отчетливо прозвучал голос Джил. Она представляется человеку по имени Роджер.

Наблюдая за ее реакцией на то, что выдавали колонки, я сделал еще шаг вперед и влево — и получил ответное движение назад и вправо. Теперь я стоял к двери почти спиной. А Джил, суетливо вспоминая тот разговор, лихорадочно соображала, какую линию поведения и защиты ей лучше выбрать.

— Это всё замечательно, Роджер, — говорила диктофонная Джил. — Но всплыло кое-что новое. Да, да, я как раз тут… — Пауза, затем смех. — Да нет, в данный момент он не опаснее, чем обычно. Уверяет меня, что продолжает принимать лекарства, но я почти убеждена — врет, давно прекратил.

Перейти на страницу:

Все книги серии Альтернатива

Похожие книги

Чудодей
Чудодей

В романе в хронологической последовательности изложена непростая история жизни, история становления характера и идейно-политического мировоззрения главного героя Станислауса Бюднера, образ которого имеет выразительное автобиографическое звучание.В первом томе, события которого разворачиваются в период с 1909 по 1943 г., автор знакомит читателя с главным героем, сыном безземельного крестьянина Станислаусом Бюднером, которого земляки за его удивительный дар наблюдательности называли чудодеем. Биография Станислауса типична для обычного немца тех лет. В поисках смысла жизни он сменяет много профессий, принимает участие в войне, но социальные и политические лозунги фашистской Германии приводят его к разочарованию в ценностях, которые ему пытается навязать государство. В 1943 г. он дезертирует из фашистской армии и скрывается в одном из греческих монастырей.Во втором томе романа жизни героя прослеживается с 1946 по 1949 г., когда Станислаус старается найти свое место в мире тех социальных, экономических и политических изменений, которые переживала Германия в первые послевоенные годы. Постепенно герой склоняется к ценностям социалистической идеологии, сближается с рабочим классом, параллельно подвергает испытанию свои силы в литературе.В третьем томе, события которого охватывают первую половину 50-х годов, Станислаус обрисован как зрелый писатель, обогащенный непростым опытом жизни и признанный у себя на родине.Приведенный здесь перевод первого тома публиковался по частям в сборниках Е. Вильмонт из серии «Былое и дуры».

Екатерина Николаевна Вильмонт , Эрвин Штриттматтер

Проза / Классическая проза