Клуб для джентльменов

— Дежурный лист? — ошарашенно переспросил я. Да она, похоже, невменяема!

— С ней действительно всё в порядке? — спросил таксист.

— Всё отлично.

— Эй, если ее потянет блевануть, ты мне тут же скажи, чтобы я успел тормознуть! Загадит мне тут всё — будешь чистить машину!

— Ладно, ладно, — сказал я. И потом опять шепотом обратился к белокурой стерве: — «Дежурный лист». Ты что имеешь в виду?

Тут она наконец выговорила более внятно:

— Урналисс.

Ага, журналист!

— А как зовут этого журналиста?

Глаза у нее были закрыты, и она говорила как во сне:

— Он мне карточку дал.

— Где?..

— В клубе.

Она явно опять вырубалась. Как говорят врачи — мы теряем больного.

— Где карточка?

— В сумочке.

— Остановите машину! — крикнул я водителю. — Ее сейчас стошнит!

Таксиста не надо было просить дважды. Заботясь о сохранности кожаных сидений, он тормознул так, что колеса взвизгнули. Я вовремя успел открыть дверь, и белокурую стерву вывернуло на асфальт. Раз, потом еще раз.

Водитель вышел из машины и закурил. Мы стояли рядом — машинально вперив рассеянный взгляд в две лужи на асфальте. Сама белокурая стерва нас мало интересовала.

— Да, прям картинка, — сказал таксист.

Девица сидела на кромке тротуара и всхлипывала.

— Да, прям картинка, — повторил таксист и наконец оторвал взгляд от блевотины.

Мимо проехала машина. Девица начала поскуливать и вновь согнулась, будто принимаясь за прежнюю работу очищения желудка.

— Ты бы ей по спине постучал, что ли, — деловито сказал таксист. — Может, быстрее проблюется.

Он со смаком выпустил круглое облачко сигаретного дыма, положил руки на крышу своей машины и уставился вверх, на темное небо. Я осторожно поколотил девицу по спине — как мать младенца, когда хочет, чтоб тот срыгнул. Пьяная слабо защищалась, отталкивая мою руку.

Потом, когда она рухнула на заднее сиденье — одна рука на полу, я быстро и незаметно обыскал ее сумочку. В кошелечке, рядом с деньгами, была одна визитная карточка: «Грейл Шарки, независимый журналист». Я сунул карточку себе в карман, а кошелечек — обратно в сумочку. Затем, повинуясь внезапному импульсу, достал из заднего кармана своих джинсов ее сложенный пополам трэвелкард, между половинками которого лежала та жвачка, которую она налепила на афишу Эмили. Я сунул проездной в ее сумочку. Знай, тварюшка: ты у меня под колпаком!

Хотя девица уже лежала в машине, таксист не торопился. Куда ему торопиться — деньги-то получены. Бенстид наверняка и ему отстегнул по-царски. Водитель спокойно докурил сигарету, затем мы вдвоем подняли спящую блондинку, усадили более или менее приличным образом на заднем сиденье, прислонив к дверце, — и поехали дальше. После этого эпизода мы с таксистом ощущали взаимную симпатию — как два равнодушных друг к другу новобранца, которых сблизил первый вместе пережитый бой.

Я брезгливо смотрел на спящую девицу. И вот ее мистер Бенстид назвал «мой ангел»! Как будто дома у него не было настоящего ангела!

Мне невольно подумалось о гимне этому подлинному ангелу, который я создаю у себя в студии.

Мой гениальный триптих будет посвящен этому ангелу во плоти!

Прежде, с благословения Джил, мои работы были набором интуитивных яростных ударов широкой кистью — агрессивным будоражащим хаосом. Я сознательно ограничивал себя только серой и черной красками, чтобы точно отразить состояние своей души.

Но с тех пор как я обрел Эмили, я расширил свою палитру — в прямом и переносном смысле.

Я ушел от безнадеги монохромности, обнаружил чудо разноцветья и от мазков по наитию шагнул к скрупулезной проработке рисунка. Работа лучше прежнего успокаивала меня — самый эффективный массаж для разбивки узлов в моей душе.

Главная идея триптиха — тот плакат с рекламой «Подружки гангстера», который я получил от Бенстида. Я взял три холста — один другого больше. Третий был настолько огромен, что едва влез через дверь в студию. На холсты я нанес сетку и углем перерисовывал на них плакат с изображением Эмили: малый вариант, вариант побольше и вариант огромный.

Мне стоило немалого труда прятать свою работу от Джил — особенно третий, исполинский холст.

Я хотел, чтобы она увидела всё сразу и в завершенном виде.

У последней части триптиха будет возвышаться высоченная пирамида жвачки — я потихоньку изготоваливаю ее из шариков папье-маше.

Эта пирамида — обозначение моего места внутри произведения искусства. Символ моего душевного возрождения.

О, получится великое создание, посвященное другому великому, причем нерукотворному созданию — истинному ангелу!

А дурак Бенстид назвал ангелом прислоненное к дверце такси вонючее существо, пускающее во сне слюни.

И вот сейчас шофер пригнал «ягуар» обратно и затормозил у входа в ее дом. Сидя на церковной ограде, я левой рукой стираю пот со лба. И тут же вспоминаю свое решение не делать этого — мэриголдка грязная и оставляет полосы на лбу. А люди и так обращают на меня внимание.